Виктория Клейтон - Дикие сердцем
— Что, черт побери, случилось? — Прим, которая в этот момент расправляла простыни, смотрела на меня с изумлением.
Я никак не могла отдышаться и стояла в проходе с раскрытым ртом.
— Снова этот проклятый свистун. Если это будет продолжаться, то я не доживу до старости. Какой ужас, я знаю, что он поблизости, но не вижу его!
— Наверное, это черный дрозд летел к гнезду, — предположила Прим, не глядя в мою сторону. Она возилась с моим халатом. — Это твоя ночная рубашка? — Прим держала в руке струящийся розовый шелк. — Какая изысканность!
— Нет, не моя.
— Тогда, должно быть, это рубашка Анны. Я постираю рубашку завтра, и ты сможешь ее надевать. Нехорошо, когда замечательная вещь лежит без дела.
— Почему бы тебе самой не пользоваться ею? Не думаю, что у меня есть право на это…
— Потому что у меня плечи, как у гренадера, к тому же маленькая грудь. Рубашка замечательно подойдет под цвет твоих волос.
Я подумала, что Анна не стала бы возражать. Я бы на ее месте не имела ничего против того, что мои вещи будет носить кто-то другой, если я не в состоянии надевать их сама. Я размышляла так: если что-то и будет связывать человека с этим миром, то это оставшаяся кому-то в наследство красивая одежда.
— Ты выглядишь слишком серьезной. — Прим укрыла меня одеялом. — Может, хочешь, чтоб я позвонила твоим знакомым, кому-нибудь, кто ждет тебя в Лондоне?
— Меня никто не ждет. — Прим с удивлением подняла брови. Ее смутил резкий тон. — На самом деле я сбежала. Знаю, что поступила трусливо, но у меня не было времени на раздумья, — я засмеялась, затем закашлялась. — Джордж подумал, что я ограбила банк. Могу тебя заверить, что ничего подобного я не совершила.
— Ты не должна ничего рассказывать. — Прим наводила порядок на прикроватном столике. Она посмотрела на меня своими огромными ясными глазами. — На самом деле, не должна. Не думай, что, если я рассказала так много о себе, ты обязана вывернуть душу наизнанку в ответ. У меня не так много знакомых, с которыми я могу поговорить по душам. Я просто поддалась минутной слабости.
— Я бы доверила тебе любой секрет. Боюсь только, что ты подумаешь обо мне плохо. Обстоятельства сложились так, что я и один мужчина стали близки. Но мы не знаем абсолютно ничего друг о друге. — Прим уселась на краешек кровати рядом с Макавити. Кот лежал на боку, вытянув лапы, и тихо посапывал. — Алекс и я должны были сочетаться браком в субботу. Я неустанно повторяю себе, что сделала это ради нас обоих. О Господи! У меня до сих пор перед глазами стоит его лицо. Он никак не мог поверить в то, что я покидаю его. Мне становится плохо, когда думаю о том, как сильно ранила его душу. Что он сейчас делает, чем занимается? Скорей всего, сидит в доме, ненавидит меня, ненавидит себя, пьет, чтобы как-то заглушить боль. Несчастный одинокий Алекс, я разрушила в нем уверенность в себе. Прости, не могу больше говорить, слезы душат меня…
— Какая жуткая история! Я не очень верю в то, что все обстоит именно так, как ты описала. Не забывай — он все-таки мужчина, — слова, произнесенные Прим резким тоном, подействовали на меня, как холодный душ. Я постепенно успокоилась. Прим похлопала меня по плечу и дождалась, пока слезы перестанут течь из моих глаз. — Я сразу поняла, что у тебя какие-то проблемы. В бреду ты постоянно повторяла: «Мне жаль, мне так жаль!» Еще ты несколько раз произносила имя Алекс. Я так и не поняла: ты звала его с любовью или гнала с ужасом. Вероятно, оба предположения верны. — Прим предложила свой носовой платок. Я прижала платок к глазам. У меня не осталось сил говорить, я была слишком измучена. — Хорошо, ты уже чувствуешь себя гораздо лучше. Наклонись вперед, а я поправлю подушки… Теперь ляг и постарайся не думать ни о чем. Мы поговорим обо всем завтра утром, если ты, конечно, захочешь. Я погашу свет. Если что-нибудь понадобится, позови меня. А сейчас никаких мрачных мыслей. Знаешь, Черчилль в особенно тяжелые минуты повторял: «Пусть все катится к черту!» А после этого ложился в постель и засыпал, как младенец.
Я безропотно последовала советам Прим. Никто так по-матерински не заботился обо мне с тех пор, как миссис Поуп покинула отцовский дом. Напоследок миссис Поуп заявила, что рабство давно вне закона и что она не собирается превращаться в рабыню. Час спустя миссис Поуп вернулась, сказала, что была неправа и попросила Фэй взять ее обратно. Фэй наотрез отказалась. Я молча наблюдала за этой сценой с лестничной площадки. Миссис Поуп грустно посмотрела наверх и промолвила: «Мне очень жаль, мисс Фредди. Мне очень жаль, моя крошка. Я не должна была позволить ей довести меня до такого состояния. Я совсем не хочу покидать вас, но у меня не осталось сил все это терпеть».
После того как умерла мама, я не могла больше плакать. Меня настолько потрясла ее смерть, что я наглухо закрыла от всех свое сердце. Первые несколько месяцев после страшного события я ходила не помня себя от горя, крепко, до боли, сжимая челюсти. В горле постоянно стоял комок. Грудь ныла, словно была набита чем-то тяжелым и колючим, как металлические опилки. Мне не хватало дыхания. Ладони все время были холодными и влажными. Время от времени одинокая слезинка катилась по щеке, несмотря на все усилия не плакать. Когда я оставалась одна, то начинала бегать по лестнице вверх-вниз. Это на время помогало, боль отступала. Когда в доме был еще кто-то кроме меня, я брала книгу и долго смотрела на разбегающиеся буквы, не понимая смысла прочитанного. Только неотложные дела, школьные уроки на короткое время возвращали меня к реальности. Я стала похожа на маленькую куклу с бледным лицом, на котором совершенно отсутствовали эмоции.
Фэй явилась в наш дом на следующий день после маминых похорон. Я сразу же узнала запах. От отца несло этими духами несколько последних месяцев. Фэй наклонилась поцеловать меня и проворковала:
— Бедная, бедная маленькая девочка!
Золотистые завитки обрамляли ее лицо. Мне показалось, что Фэй с трудом сдерживает ликование. Я впилась ногтями в ладони и молча стояла, уставившись на ее черные блестящие лакированные туфли на высоком каблуке. Фэй окинула взглядом холл, посмотрела на лестницу — мою лестницу.
— Господи, Чарльз! — воскликнула она. — Сколько всего предстоит сделать! Дом хорош, но слишком уж викторианский.
Миссис Поуп вышла из кухни. Отец представил их друг другу.
— Я собираюсь кое-что изменить в доме. Мистер Сванн просил меня об этом, — отчетливо произнесла Фэй. Она, очевидно, полагала, что миссис Поуп глуха, или глупа, или глупа и глуха одновременно. — Уверена, что вы сможете мне помочь. — Миссис Поуп тяжело взглянула на отца, перевела взгляд на Фэй, затем обняла меня и быстро вывела из комнаты, словно защищая от враждебных сил. — Боже, что за мрачная старая ведьма! — сказала Фэй за нашими спинами.
Лишь четыре года спустя, после того как миссис Поуп покинула нас, я позволила себе заплакать. Слезы помогли затянуться глубокой ране в душе, заглушить нестерпимую боль, которая изо дня в день разрывала сердце.
— Что это? — Я приподнялась на локтях. Звонкие трели раздавались в темном саду.
— Это соловей. Слушай! — Прим подняла руку. — Какая прелесть! Помнишь у Томпсона[32]: «Сладкоголосый певец. Стада овец в мутной дымке, плывущие в небе». Как ты думаешь, что он имел в виду?
— Ты уверена, что это соловей? — я слушала прекрасную арию.
Ни один человек на земле не способен воспроизвести подобное. Мысли в голове закружились, как в хороводе. Хаотичные образы беспорядочно сменяли друг друга. Я заснула под аккомпанемент соловьиного пения. Так крепко я не спала уже в течение нескольких месяцев.
Глава 11
— Дай-ка я это сделаю, — предложил Гай, когда я наклонилась поставить чашку на стол.
Прим не успела подойти к кровати, как Гай уже поправил подушку подо мной. На столе рядом с диваном стояли графин с лимонной водой и стакан, лежали термометр, пачка аспирина, стопка бумажных салфеток, журнал «Сельская жизнь». Там же находилась корзинка с виноградом, который Гай привез из Торчестера.
Прошло еще три дня. Меня со всеми предосторожностями перенесли вниз, в гостиную. В книгах, да и в реальной жизни, болезнь ассоциируется с очищением и искуплением. Благодаря своему упрямому характеру я болела очень редко, последний раз очень давно. Сейчас я чувствовала, что со мной произошли существенные изменения. Во-первых, все это время я полностью зависела от доброй воли людей, которые за мной ухаживали. Во-вторых, я была беспомощна, как младенец, и наслаждалась тем, что меня избавили от забот, хотя бы на время. Жизнь казалась не такой уж мрачной.
Именно Гай настоял на том, что меня необходимо перенести в гостиную. Он на руках снес меня вниз по лестнице, даже не запыхавшись. Прим оборачивала меня простынями и массировала ступни. Она сказала, что ступни слишком бледные, а массаж усиливает циркуляцию крови. Соперничество между Гаем и Прим у моей постели разгоралось все сильней. В какой-то момент они даже перестали разговаривать друг с другом. Забота подействовала на меня лучше любого лекарства.
