Мор Йокаи - Золотой человек
О безвременной кончине досточтимого мужа скорбит и чтит его память навеки преданная ему супруга Сузанна…»
Воздвигнутая на пьедестале мраморная статуя скорбно склоненной, обнимающей урну женщины, по словам всех видевших ее, удивительно походила на Тимею.
Ежедневно посещая кладбище, Тимея украшала гробницу свежими венками и ухаживала за посаженными вокруг усыпальницы цветами. Взлелеянные ею, они наполняли воздух благоуханием. Вдова опрыскивала их прохладной водой и обильно поливала горючими слезами.
Вряд ли Тодор Кристиан мог себе представить, что после смерти будет удостоен столь великой чести.
Госпожа Зофия
Прекрасная вдова очень строго соблюдала свой траур. Она нигде не появлялась и никого не принимала у себя. На улице ее видели неизменно во всем черном, со спущенной на лицо густой вуалью.
В комаромском обществе гадали и высчитывали, когда придет срок окончания траура. Он должен был продолжаться не меньше года со дня смерти г-на Тимара. В какой именно день произошел несчастный случай, было, правда, неизвестно, но несомненно, что Тимар погиб зимой. Однако наступила и прошла масленица, а Тимея все еще ходила в черном и отказывалась от посещения балов и вечеров. Тогда решили, что Тимея будет носить траур вплоть до годовщины дня погребения. Ведь именно с того времени она считалась вдовой. Но миновал и этот срок. Наступила весна, а Тимея так и не сбросила траурного платья и по-прежнему не принимала у себя в доме никаких гостей. Тогда все в городе начали проявлять нетерпение: до каких же пор будет так продолжаться? А узнав, что молодая женщина наотрез отказалась принимать мужчин, — не только удивились, но и вознегодовали.
Как-то ранним утром г-жа Зофия с корзинкой в руках отправилась на базар. Толкаясь там, расспрашивая у рыночных торговок, сколько стоят цыплята, и сетуя на дороговизну птицы, она лишь прикидывалась, что торгуется. На самом же деле она старалась незаметно проскользнуть мимо офицерского клуба «Англия». Миновав его, она стала пробираться в тени глухого забора лицея и, сделав порядочный крюк, шмыгнула в ворота уединенного домика, на дверях которого был изображен большой двуглавый орел.
В этом домике по-прежнему жил г-н Качука. Став майором, он не покинул своей лейтенантской квартиры, — попросту не нуждался в более просторном помещении. И ворота, и входная дверь домика, и окно комнаты майора оказались открытыми. Армейскому офицеру нечего бояться воров.
Госпожа Зофия застала г-на Качуку одного. Он проверял отчеты о ходе фортификационных работ.
— С добрым утром, господин майор! Прошу простить мою дерзость. Я случайно проходила мимо, вот и решила заглянуть к вам. Вижу, дверь и окно открыты, еще, чего доброго, вор какой-нибудь сюда заберется. Дай-ка, думаю, скажу денщику, чтобы запер. А вы, оказывается, сами тут, господин майор. Очень, очень приятно… Не мешает, пожалуй, присесть на минутку, чтобы не отбить у хозяина сон.[31] Целую вечность не имела я удовольствия беседовать с господином майором. Что? Вы предлагаете сесть рядом с вами на кушетку? Господин майор весьма любезен. Охотно сделаю это, только вот сперва поставлю свою корзинку. Правда, там нет ничего особенного, лишь яйца, несколько штук… Знаете, я всегда делаю закупки сама. Если полагаться на прислугу, все обойдется втридорога. И вообще… ох, уж эти мне нынешние служанки! Все с норовом, спесивы, ни одна не желает носить корзинку за своей хозяйкой. Это, видите ли, ниже их достоинства. Вот и приходится ее таскать и самой ходить за покупками. Но я ничуть этого не стыжусь. Каждый, кто со мной знаком, знает, что я на самом деле собой представляю. Не так ли, господин майор? Вы ведь тоже не осудите меня? Мы с вами так давно знаем друг друга!
Помните, господин майор, как вы сидели у нас в кухне на баке с водой и ели вареную кукурузу? А я рассказывала наивной девице о предстоящих крестинах… Но если бы вы знали, о чем мы говорили до прихода господина майора, тогда еще лейтенанта! Впрочем, то было тысячу лет назад! Да… Немало событий произошло с тех пор. К примеру, кошмарная гибель господина Леветинци. Бедняжка Тимея не знает покоя ни днем, ни ночью. Сдается мне, эта несчастная кончит тем, что последует за своим мужем. Как мне жаль ее! Такое доброе создание! Мужчин она совсем не принимает. Сто раз в день подходит к портрету господина Леветинци и подолгу смотрит на него. Потом достает и перечитывает последнее письмо, которое он прислал ей вместе с той огромной рыбиной. Иной раз даже мне прочитает его вслух. И все спрашивает: «Послушай, маменька Зофия, тебе не кажется странным, что письмо написано в таком необычном для господина Леветинци веселом духе? Он не забыл даже упомянуть, как лихо отплясывал там!..»
Ох, бедняжка, до чего ж она по нем убивается! Мне от души ее жаль. Такая красавица и так еще молода!.. Ах, если бы она наконец решилась отдать руку и сердце какому-нибудь хорошему человеку. Хотите верьте, хотите нет, но я и сама в некотором роде тут заинтересована. Видите ли, в чем дело… Дочь моя Аталия не раз говорила, что если Тимея, не приведи бог, выйдет замуж за известное лицо, то ей волей-неволей придется покинуть дом и выскочить за первого, кто к ней посватается, будь то барин или мужик, молодой или старикашка, бравый красавец или рябой урод. Признаться, мне было бы это по душе. Нет, нет, я вовсе не собираюсь уйти вместе с дочерью. Даже если Аталия вдруг разбогатеет, а Тимея впадет в нищету, я останусь возле Тимеи.
Потому что мне просто невмоготу жить под одной крышей с дочерью, уверяю вас, господин майор, что это так! Конечно, не пристало матери жаловаться на родное дитя, но ведь я знаю, кому изливаю душу! Пока Аталия жила со мной, она была послушным ребенком. Но потом девушку взяли у меня, и отец ее избаловал. Потом ей вскружили голову светские успехи. А теперь наша жизнь — сущий ад! Ей, видите ли, не на кого больше изливать свою злобу, и она целыми днями измывается надо мной. То ни с того ни с сего вдруг примется меня щипать, то ногой пихнет, а то и поколотит под горячую руку. Я даже не решаюсь нос высунуть из кухни. А когда я пробую ласково заговорить с ней, она просто делает вид, что не слышит.
За столом смотрит волком, словно готова съесть меня живьем. Ну, сами понимаете, у меня все так и валится из рук. Я выбиваюсь из сил, обшиваю ее, привожу в порядок платья, которые она нарочно рвет, смотрите, мол, в каком черном теле меня держат! Ночью я тоже не знаю ни отдыха, ни сна, Аталия нарочно придвигает свечу к самому моему изголовью и читает до самого рассвета. Да еще мне назло разрезает книгу не сразу, а по отдельным листочкам, чтобы они шуршали и, едва я задремлю, будили меня. Уж как я только ее ни уговаривала, как ни молила — все напрасно. Покажет в ответ язык — и дело с концом.
Однажды, чтобы не слышать ее возни, я заткнула уши ватой. Тогда она придумала другой способ досаждать мне. Приготовит хрен якобы от мигрени, а сама и не думает прикладывать его себе к затылку. Не успею я крепко уснуть, как она возьмет да и привяжет тряпку с хреном мне к пяткам. И я просыпаюсь от жгучей боли, пятки у меня так и горят!
Да то ли она еще вытворяет! Как-то утром надеваю туфли и чувствую, что одна почему-то ужасно жмет. К вечеру даже хромать стала, так нестерпимо болели пальцы. Назавтра такая же история — с другой туфлей. Я долго не могла сообразить, в чем дело. Оказывается, Аталия тайком набивала паклю в носок моей туфли! Мать хромает, а она себе посмеивается. Зная, что я до смерти боюсь привидений, милая доченька решила допечь меня еще одним способом. Вечером возьмет метлу и швабру, соорудит из них что-то вроде чучела и поставит за дверь, чтобы напугать меня, как только я войду. У меня аж поджилки трясутся, того гляди, кондрашка хватит. А уж как она грубит мне при служанках, как старается унизить меня, я и передать вам не могу. Разве ж они после этого станут меня уважать? Случись у меня спор с кухаркой, Аталия, в пику мне, всегда принимает ее сторону… Если б вы только знали, сколько приходится мне сносить всяческих обид!
А бывает и так: только я возьму молитвенник и начну молиться, она сядет напротив, облокотится на стол и знай себе вставляет в мои молитвы всякие кощунственные слова: «Чтоб сатана спалил адским пламенем этот дом вместе с его обитателями! Чтоб их геенна огненная поглотила! Чтоб их мором поразило, бубонной чумой, сибирской язвой и прочими хворями! Чтоб они сгорели! Дай бог, чтоб им всадили нож в спину или угостили смертельным ядом! Да будет их уделом разорение, гибель и позор! Пусть их со всех сторон подстерегают опасности! Пусть их предадут анафеме! Да напустит дьявол на этот дом всех чертей и злых духов!.. Аминь». Вот как она молится за своих благодетелей! Зато в обществе Тимеи она прямо-таки неузнаваема — милая, ласковая, так и рассыпается мелким бисером, сюсюкает со смиренным видом, когда та с ней разговаривает.
