Мор Йокаи - Золотой человек
Мысль эта настолько успокоила Тимара, что он взял подзорную трубу и направил ее на ущербный лунный лик. Он ясно различил темные пятна морей и обширные светлые пространства материков, усеянные кольцевыми горными кратерами и ущельями. Там было невообразимое множество каких-то впадин, и Тимар приглядел для себя одну из них.
«Там я и буду обитать. Там и дождусь Ноэми!»
Наглядевшись на луну, Тимар вернулся в комнату, где только что разговаривал с авантюристом. В камине догорали сброшенные каторжником отрепья, и он подбросил туда еще несколько поленьев, чтобы огонь поскорей уничтожил их. Потом накинул плащ и вышел из дому.
Тимар шел к Балатону. Луна ярко освещала застывшую поверхность озера. Ледяное светило над бескрайним ледяным полем…
— Иду… иду… — шептал Тимар, устремив взгляд на луну. — Скоро сам узнаю все, о чем ты мне рассказывала. Ты позвала меня, и я иду к тебе!
Он шагал прямо к памятной ему расщелине во льду. Хотя она находилась далеко от берега, найти ее было нетрудно. Расставленные добросердечными рыбаками шесты с пучками соломы еще издали предупреждали путника, что следует обойти это гибельное место. К этим шестам и направился Тимар.
Подойдя к ним совсем близко, он остановился, снял шапку и взглянул на небо.
Много лет прошло с тех пор, как он молился в последний раз. Но в этот час он подумал о всевышнем: ведь он привел в движение светила, создал всех земных тварей и породил, наряду с ними, существо, которое дерзко бросает вызов богу, — человека. В свой смертный час Тимар ощутил потребность излить перед всевышним свои чувства.
— Всемогущий творец! Я убегал от тебя, а теперь к тебе вознесусь. Я не сетую на тебя. Ты указал мне правильный путь, но я упорно держался своего собственного, и вот где я наконец очутился. Послушно повинуясь твоей воле, я отправляюсь в иной мир. Душа моя застыла и терпеливо вынесет все испытания. Я должен искупить свою вину и понести наказание за то, что сделал несчастными родных и близких, беззаветно любивших меня. Прими их под свой покров. Я согрешил, меня и обреки на гибель. Я один виновен в их страданиях. Ты, справедливый судья, привел меня к этой пучине. Но умилосердись над ними! Храни их, утешь горемычных, облегчи печаль слабых женщин и беззащитного дитяти! А меня предай своим грозным ангелам-мстителям, и я умолкну навеки…
Тимар опустился на колени.
В расщелине шумно плескались волны Балатона. Уснувшее подо льдом озеро, случается, без всякой видимой причины начинает бушевать. В трещинах клокочет вода, и ее шумный говор подобен рокоту моря.
Тимар наклонился к бурлящей воде. Он хотел поцеловать ее, как целуют мать перед дальней дорогой, как прикладываются губами к дулу ружья, собираясь приставить его к виску и раздробить себе голову.
Но в тот самый миг, когда он нагнулся над вспененными волнами, из них всплыла человеческая голова. Лоб пересекала черная повязка, закрывавшая правый глаз. Левый глаз, налитый кровью и уже остекленевший, казалось, взирал на Тимара. Рот был раскрыт.
Через мгновенье голова исчезла в воде. А спустя минуту-другую на гребне волны опять появилась окруженная пеной голова. Она всплывала еще несколько раз, совсем близко от края расщелины. Потом окончательно скрылась подо льдом. На секунду над водой появилась рука с судорожно скрюченными пальцами и канула в глубину…
Тимар вскочил. Обезумев от ужаса, он смотрел на призрачное лицо. Казалось, привидение зовет его последовать за собой. В трещине неумолчно плескались волны…
Неожиданно вдалеке раздалось похожее на таинственную органную музыку гуденье — предвестник надвигавшейся вьюги. Бешеный вихрь с воем пронесся над ближним лесом. В реве вьюги слышались рыданья и сатанинский визг. Казалось, над озером в дикой пляске кружились духи тьмы. Все громче звучал демонический хор. А в глубине, подо льдами, раздавались волшебные звуки, словно играли тысячи незримых арф. Эта пленительная мелодия сливалась с ревом разбушевавшейся стихии. Внезапно ледяная масса дрогнула, пришла в движенье. Под чудовищным напором ветра края расщелины вновь сомкнулись. Тимара так встряхнуло, что он ничком упал на зыбкий ледяной покров Балатона…
Кто идет?
Чародейка изморозь преобразила «Ничейный» остров.
Лес стал совсем серебряным. Туман словно подснежниками украсил каждый сучок. Потом наступили солнечные дни, иней стал подтаивать, сучья обледенели, покрылись как бы хрустальной корочкой, и роща казалась стеклянной. Под тяжестью бессчетных льдинок поникли ветви деревьев. А когда в чаще этого очарованного леса пробегал ветерок, ветки качались и, сталкиваясь, звенели, словно увешанные серебряными колокольчиками. Роща походила на хрустальный сад из волшебной сказки.
По опушенной инеем лужайке к хижине вела единственная тропинка. Она проходила вблизи того места, где покоился прах Терезы, Ее проложили Ноэми и маленький Доди, ежедневно навещавшие дорогую могилу. Последнее время они ходили туда вдвоем, их неизменный спутник Альмира медленно умирала. Пуля засела у нее в боку — спасения не было.
Однажды вечером Ноэми зажгла свет и уселась за прялку. Малыш пристроился рядом. Он придумал себе забаву: то и дело подставлял соломинку к рогульке вращавшегося веретена, чтобы раздавался треск. В углу, как человек, стонала Альмира.
— Мама, — вдруг заговорил мальчик, — наклонись ко мне поближе. Я хочу шепнуть тебе что-то на ухо. Только так, чтобы Альмира не слыхала.
— Можешь говорить громко, Доди, она все равно тебя не поймет.
— О нет, поймет! Она все понимает! Скажи, мама, неужели Альмира умрет?
— Да, милый.
— Кто же тогда станет защищать нас?
— Господь бог.
— А он сильный?
— Очень сильный, сынок. Сильнее всех.
— Даже папы?
— Он и папе дает силу.
— И тому злому дяде с завязанным глазом? Ну зачем бог дает ему силу! Мне страшно, а вдруг этот злой дядя вернется и заберет меня?
— Не бойся, я не позволю ему забрать тебя.
— А что, если он убьет нас обоих?
— Тогда мы попадем в царствие небесное.
— И Альмира тоже?
— Нет. Альмира не попадет.
— Но почему?
— Ведь она животное.
— А мой маленький жаворонок?
— И он не попадет.
— Но ведь птичкам легче взлететь на небо.
— Конечно. Только царствие небесное так высоко, что им туда не долететь.
— Значит, там нет ни животных, ни птиц? Ну, тогда уж лучше я останусь здесь, на земле. С папой и с моими пташками.
— Да, сердечко мое, оставайся.
— А ведь правда, если бы папа был тут, он поколотил бы злого дядю?
— Злой дядя убежал бы от него.
— Но когда же папа вернется?
— Еще этой зимой.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам так сказал.
— А папа всегда говорит правду?
— Да, сыночек, каждое его слово чистая правда.
— Но ведь сейчас уже зима.
— Значит, он скоро приедет.
— Ох, хоть бы Альмира подождала умирать до него!
Мальчик встал со своей скамеечки и подошел к скулившей собаке.
— Альмира, милая, не умирай! Не оставляй нас одних! Ведь в рай тебе все равно не попасть, ты можешь жить с нами только здесь, на земле. Прошу тебя, останься. Летом я построю тебе хорошенький домик из орехового дерева. Совсем такой, какой папа выстроил для нас. И буду давать тебе все самое вкусное. Положи голову мне на коленки, вот так, а теперь посмотри на меня. Не бойся, я ни за что не пущу к нам того страшного дядю, что тебя подстрелил. Как услышу, что он идет, сразу привяжу веревкой задвижку на двери. А если он просунет к нам руку, я раз! — и отрублю ее топориком. Я буду защищать тебя, Альмира!..
Умное животное подняло на мальчика печальные глаза и тихонько помахало хвостом. Потом собака глубоко вздохнула, словно ей были понятны слова Доди.
Ноэми перестала прясть и, подперев голову рукой, устремила задумчивый взгляд на мигающий огонек лампадки. Ей припомнились слова изверга, которые тот, уходя от них, в ярости крикнул напоследок:
— Погоди, я еще вернусь сюда! И уж будь спокойна, выложу тебе всю правду! Ты узнаешь, что за фрукт человек, которого ты любишь!
Ей было страшно даже подумать о его возвращении… «Выложу тебе всю правду…» — что могла означать эта фраза? Он откроет ей глаза на любимого? На Михая? Мыслимо ли, чтобы Михай был не тем, за кого она его принимала? Что расскажет о нем этот страшный человек, нагрянувший к ней из другого полушария? Ах, почему Михай не разделался с ним? Она не зря ведь говорила тогда: «Я предпочла бы, чтобы этот человек находился на три фута под землей…»
Ноэми была далеко не малодушным существом. Она выросла среди природы, на пустынном острове, ей всегда приходилось рассчитывать только на свои силы. Она была мужественна, вынослива, привыкла к лишениям. Нервы у нее были крепкие. Олоферну[28] и Сисару[29] в свое время не мешало бы знать, что женщина способна поразить врага любым оружием. Волчица умеет защитить от собак свое логово в лесной чаще, пустив в ход клыки и когти.
