Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
– Молчать!!! – крикнул Владимир.
Бедные ангелочки, испугавшись крика, тут же умолкли и захлопали голубыми глазками. Их мордашки скривились: они готовы были вот-вот расплакаться. Мелодия, сопровождавшая ангельское пение, внезапно ускорилась и сделалась неестественно металлической, как в сломанной музыкальной шкатулке или шарманке. Потом что-то взорвалось или сломалось – вышел из строя какой-то внутренний музыкальный механизм, и наступила гнетущая тишина.
– Какой вы злой, Владимир Иванович! – Аленка смотрела исподлобья на Владимира. Рыжие глазищи высохли от слез и стали враждебно-колючими. – Вы пошто младенчиков обидели?
– Я прошу вас всех удалиться и оставить меня в покое, – медленно и жестко отчеканил Владимир.
– Да уйдем мы скоро, уйдем. Правда, Василий Степанович? Еще соскучитесь по нам.
Инвалид кивнул и тоже обиженно отвернулся.
– Василий Степанович, не вы ли в начале нашей встречи настаивали на приглашении девок, цыган и предлагали распить шампанского? Чего это вас на сантименты-то потянуло?
– Так я ж – не железный. И мне человеколюбче сострадание не чуждо.
– Ах ты, старый чОрт! Моего Володеньку бабами чужими соблазнял? – вскинулась Аленка.
– Чего вы все на меня? – обиделся поручик и засопел.
– Аще сам шалопутный, да забулдыжный, скумекал, как барина туда же, на лихое сманивать? – Аленка хотела замахнуться на несчастного инвалида, но в последний момент передумала.
Она вдруг успокоилась и подошла к «ангельскому» дереву.
– Батюшки, да какие вы все худенькие, да бледненькие! – запричитала она, сочувственно глядя на погрустневших ангелов.
Она полезла в широкий карман и выудила оттуда довольно внушительный хлебный каравай.
«Откуда он у нее? – удивился Владимир. – Когда она успела его припрятать?»
– Гули-гули, цыпа-цыпа, – обратилась она к ангелам. – Идите, я вас покормлю.
Полная рука крошила хлебные крошки и сыпала их в открытые, как у галчат, розовые, ангельские ротики. «Младенчики» были жутко довольны – их нежные взгляды выражали любовь и благодарность новоявленной мамочке. Они чмокали от удовольствия, смачно жевали и раздували пухлые щечки. Затем Аленка подошла к инвалиду.
– На и ты, дедуль, покушай. Девки и шампанское – хорошо, но пузо-то и жито требует, – она щедро насыпала хлебных крошек и в послушно-открытый, старческий рот поручика.
«Щедрая ты наша», – не без сарказма подумал Владимир, припомнив все то, что успела сегодня слопать Аленка.
Стены немного качнулись, поплыл кобальтовый туман. Голова Владимира отяжелела, он упал на подушку. Последнее, что он увидел – это довольные и сытые мордахи новорожденных ангелов. Устроившись прямо на ветках, они легли на бочок, закрыли голубые глазки и сладко задремали. Захрапел и герой войны. Аленка снова подметала пол и расставляла на места упавшие стулья.
Сколько длился сон, Владимир не понял. Он вдруг услышал влажный шепот и странное покусывание собственной плоти чьими-то зубами. Наш герой попытался встать, но чья-то сильная рука пригнула его к подушке. Наконец глаза привыкли к темноте. Луна светила неярко. Он понял, почему: его кровать вновь была затянута бархатным балдахином, пропускавшим лишь слабую полоску лунного света. И в этом луче, словно огромный мучной куль, обозначился контур корпулентного тела. Это снова была Аленка! Она сидела у него в ногах. Её голову покрывал темный, монашеский платок. Аленка шептала какой-то колдовской заговор, склонившись над спокойным фаллосом Владимира и время от времени легонечко покусывала его крепкими зубами, обдавая горячим, влажным дыханием:
– Есть Окиян-море, на пуповине лежит Латырь-камень, на том Латыре-камне стоит булатный дуб, и ветки и корень-булатные, твердокаменные. Как тот булатный дуб стоит крепко и плотно, столь бы крепко и плотно стояла белая, ярая похотимная жила на женскую похоть, на полое место. Из-под того камня выходит бык – булатные рога и копыта булатные, и ходит около дуба булатного, и тот дуб бодает и толкает, и не может сломить и повалить. Сколь тот крепко булатный дуб стоит и сколь крепки рога у быка, столь бы крепко стояла ярая похотимная жила на женскую плоть, на полое место. Из-под того Латыря-камня вылетают тридевять куриц и один петух; тот петух тридевять куриц топчет пылко и яро; сколь тот петух пылок и яр, столь бы Владимир свет Иванович был бы пылок и яр на женскую похоть, на полое место, во веки веков, – прошептала она по-старушечьи. Плюнула трижды на причинное место Владимира и снова легонечко укусила за мягкую плоть.
– Алена Митрофановна, вы что там делаете? – прошептал Владимир. – Вы зачем шепчете и плюете? И кусаете зачем?
– Не мешайте, Владимир Иванович, – с жаром ответила она. – Я «нестояк» вам заговариваю, сглаз лихоманов загрызаю.
– Какой «нестояк», Алена? У меня все в порядке в этом смысле.
– Как же в порядке, когда на мои телеса обильные, да хотючие не встает? – с обидой усомнилась она и продолжила «творить» колдовской заговор: – Есть гора костяна. На той горе стоит стул костян. На том стуле костяном сидит царь Костян, подпершись костылем костяным: шляпа на главе костяна, рукавицы на руках костяны и сапоги на ногах костяны и весь тот царь костян, и все семьдесят три жилы костяны, и становая жила – кость. Так бы и у Владимира все семьдесят три жилы, и все семьдесят три жилы-суставы были бы костяны, и становая жила была бы костяна, и стояла б она на хуе сто раз, и тысячу на пострекание, на малое место, на женскую пизду и девичью пизду: на черную, на русую, на красную, на белую и на всякую – месяца молода и ветха и на перекройных днях, – она снова три раза плюнула на фаллос Владимира.
– Алена, прекрати! – Владимир попытался дернуться. – Ты меня всего уже заплевала…
– Лежи, барин, смирно. Не дочитаю заговор – так и будешь «нестояком» маяться, забубенным по свету мыкаться. – Сильные руки крепко прижали ноги Владимира. – Как у стоячей бутылки горлышко завсегда стоит прямо и бодро, так бы и у Владимира завсегда хуёк стоял на Алену и во всякое время для любови и для похоти телесныя, – она снова плюнула и тихонечко укусила Владимира за самый конец. Он почувствовал даже, что фаллос начал приподнимать упругую головку, и к ужасу Владимира, наливаться свинцовой тяжестью.
– Ага! Помогает! – победоносно вскричала она.
– Алена, это не то… Он и так по утрам… или когда в уборную хочу, или просто так встает. Ты укусила его, вот он и воспрял.
– У всех бы так-то «просто так»… Ложись на меня медовую, подомни мои булочки сдобные, поцелуй в уста сахарные.
– Алена, я не могу! Ну, понимаешь ты или нет? – он вспомнил о внушительном мужском орудии, находящимся в алькове сомкнутых ног «мужебабы» и резко поднялся с кровати.
