Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
– До чего же хорошо поет наша Аленушка, – откуда-то из бенуара раздался голос поручика. – Эх, до чего сердце забирает! – всхлипнул он. Было слышно, что расчувствовавшийся инвалид 1812 года пустил скупую, а может и не скупую (судя по многократным всхлипываниям) слезу.
В зрительном зале также послышались всхлипывания и шмыганье носов. Как только она закончила, зал взорвался аплодисментами. Алена Митрофановна поклонилась и с достоинством выслушала все овации. Потом снова приосанилась и сделала головой и руками жест, означающий благодарность за теплый прием и готовность петь дальше. Публика утихла, словно бушующее море, плесканув на прощание парочкой нестройных аплодисментов.
– Камаринская. Поет и пляшет Бочкина Алена Митрофановна.
Дальше пошло небольшое музыкальное вступление, похожее на Глинковскую обработку и, наконец понеслась задорная мелодия «Камаринской».
Лицо артистки изменилось: пропала печаль и сосредоточенность. На их смену пришли задорная улыбка и веселый блеск в глазах:
Ох ты, бабочка молоденькая,Чернобровенька, хорошенькая,Ох, не ты ли меня высушила,Ай, без мороза сердце вызнобила.Причесалась по непутевой головушке,Ой, по буйной по головушке,Причесалась, звала в гости побывать,Побывавши, звала вместе погулять.Эх, гуляй, гуляй, удала голова,А разливалась, разливалася вода,Заливала все болота и луга,Оставался один маленький лужок,Стосковался по мне миленький дружок.
Пропев песню, Аленка пустилась в веселый пляс – замелькали голые, грязные пятки и покрытые рыжим волосом, крепкие икры. Она расхаживала словно «пава», покачивая крутыми бедрами, вертелась как волчок, а позже по-мужицки пустилась вприсядку. Расписной кокошник слетел с рыжей головы и закатился в угол сцены. Ошалелый от ее «исполнительского творчества» Владимир лицезрел мелькание толстых коленок. Пока она плясала, боковым зрением Владимир уловил то, что Василий Степанович перестал плакать: его физиономия расплылась в довольной улыбке, он покачивал головой в такт задорным плясовым аккордам – массивный кивер снова съехал на бок.
В конце пляски раздался треск, и сарафан артистки еще больше расползся по швам, а из разорвавшейся льняной блузки вырвались на свободу две огромные белые груди, похожие на молочные фляги, увенчанные ярко-красными сосками. Аленка ойкнула и прикрыла красоту руками. Аплодисменты буквально взорвали зал. Аленка смущенно кланялась. А из зала неслись мужские голоса: «Брава, брава!», и кто-то отчаянным голосом крикнул «Бис!». На сцену полетели охапки цветов. Алена одной рукой собирала букеты, другая рука была занята – она прикрывала переспелые молочные прелести.
Затем сцена и театр куда-то исчезли – комната Владимира вновь стала прежней. Он увидел, что инвалид снова задремал, а Аленка, прикрыв круглую спину какой-то шалью и скромно притулившись к стене, возле невесть откуда взявшейся лучины, сидела и штопала себе блузку.
– Садись, Владимир Иванович, сейчас я одёжу заштопаю, и мы с тобой баеньки лягем.
– Прекратите, Алена Митрофановна, никуда я с вами не лягу! – почти крикнул он.
– Охо-хо, лихоткО, как же тебя вызнобило всего: с лица сошел, весу в тебе мало, да духу на жменьку. Я же говорю: сглазили тебя бабы – волочайки, титешницы завистливые, до чужого уда падкие… – в Аленкином рыжем лице читалось сочувствие и озабоченность. – Ну, погоди, я тебя в чувства – то приведу.
«Весу во мне мало… Да с такой прорвой и вовсе с голоду помрешь, – не без злорадства думал он. – Куда бы ее спровадить? За какой надобностью послать? Да и инвалид этот надоел. Он что, здесь решил поселиться?»
– Владимир Иванович, может вам чего заштопать? – раздался из-за спины участливый голос Аленки.
– Спасибо, не надо, – хмуро отозвался он.
Алена вышла на середину комнаты, в ее руках был обычный веник. Она стала по-хозяйски подметать пол.
– Грязно-то как у вас. Я приберу чуток.
«Как же грязно не будет, когда здесь столько театральной публики побывало, и дирижер и струнный оркестр… Не все же ноги на пороге вытирали», – раздраженно подумал он.
– Ой, Владимир Иванович, гляньте-ка, тут на полу семечка какА лепая лежит. На арбузную похожа, только крупнее, – она подняла с пола и понюхала какую-то семечку, обмусолила ее, попробовала на зуб – та оказалась слишком твердой. – Это кто же вам, такУ дал? Можа, из публики кто обронил? – толстые пальцы поднесли находку к глазам.
– Откуда я знаю… – Владимир пожал плечами.
– Это семя африканского баобаба, – со знанием дела встрял инвалид.
– Ну что ты, старый, болтаешь? Какой такой «баб»? Это арбуз!
– А я говорю: баобаб!
– Прекратите спорить! Вы знаете, господа, я что-то устал. Мне бы отдохнуть…
Но, ни инвалид, ни Аленка не отреагировали на его прозрачный намек.
– Обожди, Владимир Иванович, успеешь отоспаться, – отмахнулась Аленка.
– И вправду, красавчик, всю жизнь проспишь, – добавил поручик.
– Я вот сейчас в земельку-то семечко посажу, водичкой полью – мы и поглядим, какой-такой «баб». – Аленка сосредоточенно нахмурила рыжие бровки, крупная ладошка нырнула в карман сарафана и, к удивлению Махнева, достала из него приличную горсть земли.
Она ссыпала землю прямо на пол – получился внушительный бугорок. Взяла в руку зернышко, поплевала на него трижды и, высунув от усердия красный язычок, посадила в землю.
– Ты полей его. Иначе не проклюнется, – посоветовал поручик.
– А то, я не знаю! – огрызнулась Аленка и принесла откуда-то кувшин с водой.
Тонкая струйка увлажнила земляной бугорок.
– Господа, вы что делаете? Не кажется ли вам, что вы злоупотребляете моим гостеприимством? – закричал возмущенный Владимир. – Это же моя спальня, а не сад-огород!
– Барин-красавчик, не нуди, а… Сам потом спасибо скажешь, когда арбузы кушать будешь! – басом отозвалась Алена Митрофановна.
«А ведь я ее боюсь, – вдруг подумал Махнев. – Такая как двинет, так и улетишь в далекие края. А черт с ней, пусть делает, что хочет».
Земляной бугорок внезапно шевельнулся, и из него проклюнулся маленький зеленый росток.
– Ну вот, видишь, растет, а ты не верил! – радостно и чуть торжественно произнесла Алена и рассмеялась от удовольствия в унисон с инвалидом поручиком.
Их совместный довольный смех слился в одну тональность. Владимиру почудилось, что он попал в военную казарму и слышит залихватский гогот двух бравых солдат, недавно вернувшихся с успешного похода.
