Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер

— Я никогда не обижался на тебя за то, что ты ушла. Надеюсь, ты это знаешь. — Сухожилия на его шее напрягаются, а челюсти крепко сжимаются от нахлынувших эмоций. — И посмотри, какую жизнь ты построила для себя. Я так горжусь тобой. Ты живешь своей мечтой, катаешься на лошадях и выглядишь такой свободной, какой я тебя никогда не видел.

— Я никогда не была свободна от тебя, — говорю я ему, желая, чтобы он знал. Он должен знать. — Никогда. Ты был здесь со мной все это время.

Он моргает в ответ, его глаза тускнеют.

— Ты так и не связалась со мной.

— Да, знаю. Я хотела. — Моя нижняя губа подрагивает, когда я убираю руку и обхватываю себя руками, чтобы защититься от холода этой правды. — Я не знала, смогу ли я, захочешь ли ты этого, — признаюсь я, прерывисто выдыхая. — Я думала, ты двинулся дальше. Создал новую жизнь, встретил кого-то другого…

— Что? Нет, — говорит он. — Никого больше не было.

Я вскидываю подбородок, глаза вспыхивают.

— Правда?

— Больше никого не было, Элла. Это никогда даже не приходило мне в голову. Ни разу.

— Даже… — Я тяжело сглатываю через комок в горле. — Даже чего-то случайного? Прошло много времени. Я понимаю, если ты…

— Нет, — быстро отвечает он, нахмурившись. — Даже этого.

Я ошеломлена.

Никогда бы не подумала, что он соблюдает обет безбрачия, не привязан к женскому обществу. В конце концов, он двадцатиоднолетний мужчина. Великолепный. Добросердечный и благородный. Идеальный во всех отношениях.

На глаза наворачивается слеза, и я смахиваю ее, чувствуя, как его непоколебимая преданность наполняет мою грудь чем-то тяжелым.

— Но… я бросила тебя, — шепчу я, не сводя с него взгляда. — Мы расстались.

Макс поворачивается ко мне лицом и, тяжело вздохнув, качает головой. Подняв руку, проводит по моей щеке легким прикосновением большого пальца, утирая слезы.

— Мы не расставались, Солнышко, — шепчет он в ответ. — Просто разошлись на время.

Мое дыхание сбивается.

Лавина душевной боли обрушивается на меня, заживо погребая под собой.

— Я не была уверена, что нас можно исправить, — признаюсь я сквозь комок в горле. — Все, что случилось… с Джоной…

Он отводит взгляд, смотрит в землю, и моя грудь сжимается от горя и печали.

Я все еще думаю о своем брате… каждый день. Невозможно не думать.

Но это уже не так больно, как раньше. В первоначальном деле против него всегда были сомнения. Он так и не признавал свою вину. Улики были сокрушительными, но, когда ты так сильно любишь человека, когда вся твоя жизнь соткана и переплетена с его жизнью, трудно поверить, что он способен совершить такое ужасное преступление. Я до сих пор не знаю правды. Вероятно, никогда не узнаю, что произошло в ту ночь, когда Эрин Кингстон и Тайлер Мак лишились жизни.

После того как его первоначальный приговор за двойное убийство был отменен, Джона оказался в сомнительном с юридической точки зрения положении. Принцип двойной ответственности означал, что он не может быть повторно привлечен к суду за эти убийства. Поэтому, столкнувшись с новым обвинением в смерти Маккея, Джона и его адвокат решили, что лучше избежать еще одного неопределенного судебного разбирательства.

На этот раз он согласился на предложенную сделку о признании вины: смягчение обвинения в убийстве второй степени до умышленного непредумышленного убийства. В обмен на это он был приговорен к пятнадцати годам с возможностью условно-досрочного освобождения через семь лет, а также обязался посещать программу терапии по управлению гневом во время заключения. Учитывая его историю и прошлые обвинения, многие сочли приговор мягким.

Даже я.

Но, учитывая сложности предыдущего судебного разбирательства и то, что доказательства были признаны неприемлемыми, обвинение сочло, что это был самый стратегически верный способ обеспечить Джоне хоть какую-то долю справедливого наказания. И в итоге маме не пришлось переживать душевную боль еще одного судебного процесса, что стало маленьким плюсом.

Макс снова смотрит на меня, когда молчание затягивается, и ставит свою банку.

— Ты его навещала? — интересуется он.

Я жестко качаю головой. Джона находится в исправительном комплексе средней тяжести в Пайквилле, примерно в полутора часах езды к востоку от Теллико-Плейнс.

— Нет, но мама навещает его раз в месяц.

— Как ты к этому относишься?

Я пожимаю плечами.

— Я ее не виню. Это ее сын.

— Он твой брат, — говорит Макс, его тон смягчается. — Он защищал тебя.

— Он мстил за меня, — поправляю я. — Есть разница. И я никогда не просила его об этом. Боже, это последнее, чего я хотела… — Еще больше слез угрожает вырваться на свободу, когда наши глаза встречаются. — Как ты, Макс? Со всем этим?

Его взгляд опускается на щепки под нашими ботинками.

— Я справляюсь. Странное положение… скорбеть по тому, кого любил, и в то же время обижаться на него за то, что он совершил что-то ужасное. Я знаю, что ты это понимаешь. — Он сглатывает. — Некоторые дни лучше, чем другие.

Я понимаю. Я нахожусь в точно таком же положении.

Ироничная параллель была бы забавной, если бы не была такой трагичной. И поначалу я боялась, что если когда-нибудь снова увижу Макса, то снова увижу лицо его брата, излучающее злобу. Увижу темные глаза вместо кристально-голубых. Бездушие вместо теплоты.

Но я не вижу.

Все, что я вижу — это Макс.

— Мне так жаль, — выдыхаю я.

И мне действительно очень жаль.

За все.

Я встаю со скамейки, сдерживая рыдания. Плач тоски, отчаяния. О том, что мы не можем изменить, и о том, что еще можем. О неизвестном и известном, о трагедии и судьбе.

Ноги сами несут меня к лесу, граничащему с небольшим ручьем.

Я слышу, как парень идет следом.

Слышу его знакомые шаги. Тяжелые ботинки по неровной земле.

Я останавливаюсь на краю ручья, вода почти замерзла, а слезы, как крошечные сосульки прилипают к щекам.

— Я составила список, — тихо говорю я, когда Макс подходит ко мне и мы оказываемся плечом к плечу. — Список всех вещей, которые ты хотел, чтобы я сделала. И вела подсчет. — Наклонившись, я беру небольшой камень пальцами в перчатке и провожу большим пальцем по его граням. — Но я так и не поняла, как пускать «блинчики».

Макс наблюдает, как я отвожу руку и бросаю камень в воду. Он отскакивает от ледяного пласта и исчезает в черной бездне.

Я вздыхаю и поворачиваюсь к нему с разочарованным видом.

— Это стало для меня камнем преткновения. Навсегда недосягаемым.

Макс смотрит на меня остекленевшими глазами, воротник его темно-коричневого пальто касается линии челюсти. Затем он поднимает с земли камень, взмахивает рукой и изящно подбрасывает его.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Плюх.

— Ты нашла мост, откуда можно бросать палочки? — интересуется он, ища другой камень.

— Да. В нескольких милях отсюда есть небольшой мост. Я езжу туда время от времени.

— Наблюдала за восходом и закатом?

— Да. Сколько могла.

— Лошади — это само собой, — замечает он, оглядываясь на конюшни. — Ты танцевала?

Макс бросает еще один камень в идеальном ритме.

— Да. Каждую пятницу в местном баре.

— Одна?

Подспудный вопрос очевиден. Я снова медленно киваю, наблюдая за тем, как еще один камешек покидает его руку и танцует по вновь покрывшейся рябью поверхности.

— Для меня тоже не было никого другого.

Замерев, он смотрит на меня с облегчением в глазах. Затем берет мою руку в свою, разжимает мои пальцы и кладет мне на ладонь сероватый камень.

— Попробуй еще раз.

Я вздыхаю.

— Это бессмысленно.

— У тебя получится.

Стряхнув с себя нервное напряжение, я пытаюсь сосредоточиться, отвожу руку и бросаю.

Плюх.

Я пытаюсь еще два раза, но безуспешно.

На третьей попытке Макс придвигается ко мне сзади, пока передняя часть его пальто не оказывается прижатой к моей спине. Я замираю. Дыхание неровное, сердце скачет, как камни, которые отказываются прыгать. Я чувствую, как парень на мгновение замирает, утыкается носом в мои волосы, когда делает взволнованный вдох. Мои глаза закрываются. Инстинктивно я отклоняюсь назад, теряя равновесие, а желудок сжимается.