Девственница для Альфы

Снится мне, что я тискаю огромную плюшевую игрушку. Белую такую, пушистую с холодным носом, а она в ответ недовольно урчит, а потом и вовсе зубы скалит и зло огрызается, когда я ее обнимаю и за уши бархатные дергаю. Очаровательные уши, такие мягенькие, а подшерсток какой густой на загривке! Да никакие морозы с такой шубой не страшны.

— Прекрати, — вибрируют грезы злым голосом Цезара.

— Отстань.

Хватаю недовольного волчару за его щеки и с удовольствием их мну. Глаза горят, губа дергается в раздраженном оскале.

— Хватит.

А лапищи какие! А хвост! Пушистый и мощный.

— Соня…Спи…

А я что делаю? Я сплю. И мне снится вредная белая зверюга, которая пытается уползти, а я пушистика обнимаю… Теплый, мягкий и низко рычит, в бессильной ярости облизывая нос, который я пару раз жамкаю.

— Да чтоб тебя, — где-то на стороне шипит Цезар.

Пальцами лезу в слюнявую пасть в желании найти язык. Ощупываю клыки, и Цезар рявкает:

— Это уже наглость, Соня!

Волчище вырывается и растворяется в размытых пятнах грез. Обиженно фыркнув, переворачиваюсь на другой бок и ныряю во всполохи новых снов, которые должны вот-вот оформиться в четкие видения, и к спине вновь прижимается волчий бок.

— Спи, Соня, — гулко командует голос Цезара, и волк тяжело вздыхает.

Меня обвивают черные ленты в кокон беспамятства. Я сопротивляюсь. Я люблю сны, ведь они часто удивляют волшебными грезами, в которых тепло и уютно.

— Это бесполезно, Соня…

А я хочу доказать Цезару, что не на ту напал. Мне все равно, что он Альфа, потому что я понятия не имею, что это означает. Я не признаю его авторитета. Рву темные путы, ворочаюсь под одеялом, и голос Цезара гулким эхом прокатывается по моему сознанию:

— Я сказал, спи, Соня!

Тьма накрывает меня ревущей волной, и воцаряется тишина черной пустоты, из которой я с криком выныриваю под солнечные лучи, что бьют в окно. Отдышавшись, сглатываю вязкую и кислую слюну и озираюсь по сторонам в поисках притаившегося Цезара, но его в комнате нет.

За окном птички поют, ветерок шелестит, и я прячусь под одеяло. Я все еще в доме чокнутого мужика, который решил, что белый пес — его брат. Замираю, потому что мне кажется, что стены вибрируют рыком:

— Волк!

Допустим, волк, но сути это не меняет. Мать продала меня шизофренику, который страдает от внезапных вспышек гнева. И как мне быть? Что делать? Как себя вести с чокнутым мужиком, чтобы остаться в живых и не быть съеденной? Цезар может решить, что и он волк, а я какая-нибудь куропатка, за которой можно устроить веселую и безудержную охоту в чем мать родила. Будет гавкать…

— Волки не гавкают, — дрожат стены от ярости.

Да даже если и не гавкают, то все равно так себе удовольствие бегать по лесу от голого мужика, возомнившего себя волком. Безумие какое-то. Мысли об охоте сменяются воспоминанием ночи… о том, как Цезар разводит мои колени, и я с писком стыда съеживаюсь под одеялом.

— Вот так куда лучше, — шелестит простынь подо мной. — Да, моя сладкая девочка, и ты этого желала…

И тут я окончательно просыпаюсь. Откидываю одеяло, а у кровати стоит седовласая служанка и брови хмурит:

— Доброго полудня.

Сажусь, оглядываюсь по сторонам и спрашиваю:

— А где… Цезар?

— Наложницы не задают вопросов.

— Кто сказал? — слетает с моих губ необдуманный вопрос, и служанка медленно и недоуменно моргает.

— Так сказал Альфа.

— Ясно, — потираю глаза.

— Ты должна перед завтраком привести себя в порядок.

Поднимаю взгляд. Не вижу в глазах служанки сочувствия, только холодное презрение. И чем я его заслужила? Тем, что меня насильно притащили в лес? Кладет на матрас полотенце, намекая, что мне не мешало бы принять водные процедуры.

— И сколько у Цезара было наложниц?

Видимо, мой вопрос слишком возмутительный, потому что глаза служанки недобро вспыхивают, и я читаю в них желание наградить меня пощечиной. Какая я невоспитанная и наглая дрянь.

— Ну и ладно, — подхватываю чистое полотенце. — Нравы у вас тут, конечно, дикие, — шагаю к двери ванной комнаты и оглядываюсь на служанку, — вы злитесь, потому что вас не взяли в наложницы?

Я спрашиваю без сарказма или ехидства. Я могу ее неприязнь оправдать только ревностью. Мало ли, вдруг она влюблена в своего молодого… ммм… Альфу, а он ее игнорирует и не замечает? Тогда мое появление могло разбить влюбленной женщине сердце.

— Ты в своем уме? — шипит служанка и сжимает кулаки. — Ты что несешь?

— Я бы была рада, если бы вы заняли мое место. Мне Цезар совсем не нравится, — честно отвечаю я.

— Замолчи! — она с опаской смотрит на стену, а потом вновь на меня. — Язык прикуси!

— Но если вам он нравится, то я не буду осуждать, — пожимаю плечами, — о вкусах не спорят. Кому-то могут быть по душе неотесанные мужланы с завышенным чувством собственной важности. Женское сердце - загадка.

— Замолчи! — служанка в панике швыряет в меня подушкой. — Глупая девчонка! Не зли его!

Я скрываюсь в ванной комнате, включаю воду и проверяю ладонью ее температуру. Затем умываюсь, стою опершись руками о раковину, и смотрю на слив. Делаю вдох и выдох и поднимаю взгляд на отражение. Вскрикиваю и вжимаюсь в стену. На пороге ванной комнаты стоит молчаливый Цезар и медленно развязывает пояс шерстяного халата.