Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

- Я попробую сделать так, чтобы Рита сама заговорила об этом.

***

К началу репетиции я опоздала осознанно.

Пусть даже осознанность моя была обусловлена в первую очередь тем, что я просто не могла уйти, пока не пригладила обратно все волосы Максима, которые сама же и растрепала во время наших с ним поцелуев. Минут через пятнадцать после звонка с последнего урока коридоры гимназии буквально вымерли, лишившись не только снующих повсюду учеников, но и учителей, не желавших задерживаться на рабочем месте дольше положенного в преддверии надвигающихся новогодних праздников.

И именно тогда наступило время спокойствия и умиротворения, когда мы могли недолго побыть наедине и не бояться оказаться застигнутыми врасплох в любой момент. Просто стоять в объятиях друг друга, наслаждаясь тишиной вокруг, размеренным дыханием, настолько слаженным и ритмичным, словно оно становилось одним общим на двоих, и медленно спускающейся на город ночью, после продолжительного боя уступавшей победу только жёлтым пятнам фонарей, разрывавшим идеально ровное полотно тьмы.

Осторожно нырнув вглубь актового зала, я притаилась у самого входа, рядом с высокими столбиками прислонённых к стене запасных стульев, надеясь как можно дольше оставаться незамеченной. Губы, искусанные и саднящие после долгих поцелуев, невольно расплывались в отрешённой счастливой улыбке, а под пальцами до сих пор чувствовалось тепло мужской ладони. Пока Иванов провожал меня сюда, мы держались за руки. Просто шли по гимназии и держались за руки, и это было так хорошо и так правильно, что невозможно было просто откинуть в сторону мысли о том, насколько нечестно я поступаю, продолжая упрямо скрывать наши с ним отношения.

Но, с другой стороны, мне было так страшно. Оказаться на виду у всех, в эпицентре событий и скандалов, то и дело связываемых с крайне неоднозначной и очень обсуждаемой личностью Максима. Пугало то, с каким остервенением женская половина гимназии будет перемывать мне кости, придирчиво разглядывать с ног до головы и с упоением находить всё больше и больше недостатков, а потом наверняка тыкать в меня ими при первой же возможности. Это меня, и без того сотканную из комплексов, сомнений и внутренних противоречий, переплетённых под кожей туго связанными нитями, выдрать которые получилось бы только вместе с мясом.

Конечно, я боялась. Осуждения, насмешек и оскорблений, вроде тех, что только недавно я молча выслушивала от взбешённой Марины. А ещё сильнее пугала перспектива того, что Иванов очень скоро устанет от меня и решит найти себе более подходящую по статусу, деньгам и популярности партию, и тогда меня просто растерзают, разорвут на части и сожрут.

И пока он сам не задавал вопросов, не высказывал недовольства и не пытался ничего изменить, я смело коверкала наши отношения в угоду своим внутренним демонам, превращая их в обычную игру в прятки.

Тем временем на сцене организовали небольшой перерыв. Не для отдыха участников, конечно же, а для возможности завуча вовсю разойтись с перечислением придирок к только что отыгранному. И пока Людмила Николаевна отчитывала какаю-то девочку с плюшевыми заячьими ушами, презрительно морщилась на отвратительного качества реквизит и называла Чанухина «Влааааадиком», вынуждая последнего скрипеть зубами и выдавливать почтительную улыбку, я не отрываясь смотрела на ещё один спектакль, разыгрывающийся в дальнем углу сцены.

Я бы непременно фыркнула, закатила глаза и мысленно снабдила нелестными, презрительно-завистливыми эпитетами ту прелестную девушку, что стояла рядом с Димой Романовым и строила ему глазки, хлопала ресницами, надувала аккуратные губы и кокетливо накручивала на палец прядь выбившихся из косы волос. Я бы не солгала, отметив, как дёшево, топорно и пошло это выглядит со стороны. И я бы в жизни не стала так внимательно наблюдать за этим непотребством, не будь той самой девушкой Марго.

У меня в голове не укладывалось, как она могла вести себя подобным образом. Этот наигранный звонкий смех, будто специально демонстрирующий всем вокруг, что именно происходит между ней и Романовым. Хотя нет, не всем вокруг. Тот, чьё именно внимание должна была привлечь эта фальшь, стоял к ним спиной и мастерски делал вид, что ему нисколько не интересно, не важно и… не больно?

Перерыв закончился, Слава отчеканил свои слова ведущего, как заученный к уроку параграф из учебника: сухо, безучастно и без тени эмоций в громком и хорошо поставленном голосе, - спустился со сцены и устало рухнул на стул в одном из первых зрительских рядов. И только тогда я, набравшись смелости и несколько раз взволнованно вдохнув и выдохнув, отлипла от своей спасительной стеночки и пошла прямиком к нему.

- Я присяду? – невинно улыбнувшись, поинтересовалась я, немало удивив и, кажется, слегка испугав уже успевшего задуматься о чём-то Чанухина. Он несколько раз хлопнул ресницами, обдумывая мой вопрос, и молча кивнул на соседний стул.

Вблизи стало сразу заметно, что выглядел он откровенно паршиво. Как будто стал ещё бледнее, отчего веснушки яркими каплями золота сверкали на лице, под глазами появились серые тени, а подбородок и скулы заострились. Этот измождённый, измученный и уставший парень имел так мало общего с тем весёлым, уверенным в себе Славой, что лишь недавно смотрел на других с лёгкой степенью превосходства.

Мне было так жаль его, потому что в обращённом на сцену холодном взгляде я видела огромное количество вопросов без ответов, попыток разобраться с чувствами как с особенно сложным уравнением, где достаточно найти одну переменную, чтобы прийти к правильному результату. За внешней бравадой гениальности потерялся ребёнок, не научившийся справляться со своими эмоциями и желаниями.

И мне совсем не было его жаль, потому что я день ото дня наблюдала, как страдает Рита, вымученно улыбается по утрам, опуская вниз красные и опухшие глаза, но при этом смотрит на него с такой верой и надеждой, которую не встретишь даже в мольбах к Богу.

Случайно обнаруженные мной в шкафу у Анохиной таблетки давали мне смутное представление о том, какими на самом деле были их отношения. Из уважения к подруге я не спешила рассказывать об этом Максиму, а сама, за неимением опыта, мало понимала, что именно могло произойти и кто в этом виноват.

Хотя, когда дело касается любви, правильно говорить, что виноваты оба?

На сцене танцевали парами: парни, обхватив девушек за талию, кружили тех в импровизированном подобии вальса. Глядя на разрумянившиеся щёки и бегающие глаза большинства учащихся, которым явно было некомфортно от всего происходящего, я бы смело назвала это вальсом смущения.

Но Рите было комфортно. Она прижималась к Диме так близко, что даже мне становилось неуютно за этим наблюдать, хотя вся моя безумная восторженность им исчезла без следа, оставив место лишь лёгкому любопытству к его персоне и подозрительному вниманию ко мне.

Он склонялся к уху Анохиной и что-то нашёптывал, вызывая у неё неестественно широкую улыбку. Мгновение – они задели одно из декоративных ограждений на сцене, которое с грохотом упало и прервало танец, испугав всех остальных.

- Ох, извините, Людмила Николаевна, мы такие неуклюжие! – обворожительно улыбаясь, развёл руками Романов, пока Марго смущённо хихикала за его спиной. – Давайте повторим всё заново.

Я видела, как Слава сжал кулаки и на лице его, побелевшем от злости, заходили желваки. Мне же стало тошно и противно, будто кто-то резко вскрыл коробку, полную плесени. Этот запах, острый и кислый, оседал в лёгкие тонким слоем пыли, которую хотелось вымыть, выплюнуть, выдрать из себя, перебить чем угодно – например, горчинкой страха от того, что я собиралась сделать.

- А кто составлял пары? – на всякий случай уточнила я у Славы, пристально наблюдая за вторым заходом танца и ожидая, когда же Марго решит бросить беглый взгляд в сторону зрителей и заметит моё присутствие.

В конце концов, ей должно быть стыдно. За то, что так откровенно флиртовала с парнем, по которому я пускала слюни больше года. Пусть для меня он уже ничего не значил, пусть я отлично понимала, что движет ею только ярость и желание причинить боль совсем другому человеку, но она ведь не сказала мне ни слова, ни разу не попыталась объяснить свой поступок.