Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
Владимир потерял счет времени: сколько длилась эта безумная скачка, он не знал. Сильнейшее возбуждение переросло в сначала тупую, а после и острую боль в паху. Сознание потихоньку стало покидать измученное тело. Краем глаза он увидел и то, что к высокому постаменту тянутся древесные, длинные, как змеи, руки всех остальных дриад.
«Я снова умираю! Как все глупо!» – подумал он и погрузился в глубокий обморок.
Глава 9
– Владимир Иванович, держись! Ах вы, лярвы, до чего человека довели. Все соки высосали, деревяшки чертовы! – сквозь туман послышался решительный и воинствующий голос Макара Булкина.
Он продирался через густые заросли, спутанные ветки и корни растений. Похотливые дриады настолько запутали тело Владимира, что постамент, на котором он лежал, превратился в темно-коричневый плетеный кокон, из коего торчали лишь листья – самого Владимира уже не было видно.
– Свора кровопийц. К черту ваши ласки. Вы так до смерти любого мужика замучите! – Макар наступал на спутанные ветки, сильные руки разрывали тонкие, но крепкие коричневые и зеленые стебли, ноги топтали и ломали колючие сучья.
Сонные дриады всполошились и, словно змеи или неведомые ящерки, со злобным шипением стали расползаться по сторонам. Их зеленоватые в крапинку животы шмякались об пол с хлюпающим звуком – брызги изумрудной воды летели по сторонам. Движения рук и ног напоминали скольжение лягушек по болотистым кочкам. Тела, потеряв человеческие контуры, походили теперь на тела холодных и отвратительных рептилий.
Изумрудный замок освобождался от длинных веток – пространство становилось светлее и чище. Когда ускользнули последние ветви, то на высоком постаменте остался лежать обнаженный, похудевший и жутко бледный Владимир. Ставшие тонкими и чуть голубоватыми веки, были плотно прикрыты темными ресницами, грудь почти не дышала – казалось, он испустил дух. Рядом с ним, сомкнув голые, гладкие, отсвечивающие легким перламутром колени, сидела томная и прекрасная королева дриад. Она наскоро натянула на белокурую голову алмазную диадему и приняла нарочито кроткий вид. Изумрудные глазищи сначала искоса и смущенно, а потом все более открыто, с восторгом и обожанием смотрели теперь на румяного купца.
– Ах, Макарушка, ты так похож на викинга или римского воина! Какие руки, а плечи какие! Твой каменный меч, должно быть, томится от нестерпимого желания войти в распаленные ножны. Иди ко мне, я подарю тебе неземные блаженства.
– А ну, кыш отседа, тля зеленая! – прикрикнул на неё Макар, – я покажу тебе, как русских мужиков до смерти уёбывать.
Лицо королевы разом изменилось: изящная челюсть снова выдвинулась вперед; верхняя пухлая губка задергалась и приподнялась в хищном оскале – оголились острые клыки; изумрудные глаза потемнели и уменьшились; нос укоротился и стал походить на кошачий; уши выросли и заострились; бледно-зеленая гладкая кожа пошла темными пятнами. Королева злобно ощерилась, издав протяжный то ли звериный, то ли птичий крик, от которого у Макара заложило в ушах. Потом она подобрала под себя длинные ноги, сжалась в комок и превратилась в огромную, пятнистую лесную кошку.
– Кыш, бесовское отродье. Я хоть и в адовом царстве, а с тобой с удовольствием поквитаюсь! – наступал Макар.
Кошка выгнула гибкую спину, крутанулась волчком и превратилась в толстую блестящую змею. Змея, поблескивая изумрудными глазами, подняла узкую голову, сверкнула длинным жалом и порскнула в сторону. Послышался удар – змея упала с постамента и, вильнув толстым и длинным телом, уползла в травянистый угол изумрудного дворца.
– Твое благородие, Владимир Иванович, очнись, дорогой! – Макар с отчаянием тряс Владимира за бледное голое плечо.
Махнев с трудом разлепил глаза. Прямо перед его носом расплылась довольная веснушчатая физиономия рязанского купчишки.
– Макарушка, ты даже не представляешь, как я тебе рад, – с трудом ворочая языком, прошептал растроганный Владимир. По его лицу катились слезы. – Макарушка, я подумал, что умер во второй раз…
– А хрена им с редькой не надо? Ничего, твое благородие, очухаешься. Пойдем-ка, я тебе помогу. Выберемся из энтого чертова древа, одёжу твою разыщем. Уж больно сюртук у тебя добротный был, видать с казового конца[112] лаженный. Я ж, Владимир Иванович, купец. Я в сукнах разбираюсь. Неужто эти ведьмы еще одёжу умыкнули? Я их всех сейчас крушить тогда начну.
Владимир слабо пошевелил бледными губами и облокотился на крепкое плечо Макара. Медленным шагом, еле волоча ноги, они с трудом выбрались из широкого дупла. На небе все также сияла огромная луна. Было тихо, дриад поблизости не оказалось.
– Ууу, поразлетелись чудища зеленорылые. Видать, в дупла попрятались. А то заладили: ах, какой мужчина, ах, какой мужчина. Думали, мы на лесть падки? Нет уж, голубушки, всему своя мера бывает… А только русского мужика-то беречь надо, а не всем табором до смерти залюбливать. – Макар громко выкрикивал гневные слова, обращаясь к примолкшему лесу. – И зарубите себе на носу: в следующий раз я с собой топорище прихвачу, и ежели что не так, все здесь в щепы разнесу. Вы плохо меня знаете, с меня-то станется! А ну, одёжу Владимира Ивановича подавайте!
Не успел он это выкрикнуть, как с какой-то верхней ветки, прямо под ноги упали аккуратно сложенные вещи Махнева: шелковая рубашка, коричневый сюртук, светлые брюки, а также туфли, карпетки и фетровая шляпа.
– То-то же! Давно бы так!
Пока Владимир, с трудом шевеля руками и ногами, натягивал одежду, Макар рассказывал ему о себе.
– Я, твое благородие, изголодавшись по бабам, вначале тоже возрадовался, аки дурень бесплатным бубликам. Смотрю: столько фемин, да и все в соку, да руки-то тянут. Ну и шо, что зеленые, думаю… А оне-то ласками осыпают, речи льстивые в уши лопочут. Я и потакаю им, в раж вхожу. Один раз потакнул, другой – гляжу: силы-то уходят, в сон клонить начало. А эти-то прорвы руки тянут и тянут… Эге, думаю: вона вас скоко, а я – один. Где ж я на всех ласки-то напасусь? Я и рванул в сторону, глядь – а руки и ноги ветками, да корнями путаны. Ах вы, бестии хитромудрые! Не на того напали! Я мужик сильный, быка за рога возил, да на медведя с одной рогатиной хаживал! Нет, думаю: врешь – не возьмешь! Чтобы меня, рязанского мужика, какие-то бабёнки бледнолицые одолели? Да не бывать этому никогда! Я и рванул, что есть силы, да матерно их обругал. Без выкомуров[113] всяких. Оне и отлезли. Может силушки испужались, а может и слов крепких. Я замечал, Владимир Иванович, слова матерные иной раз, ой как пригождаются! – румяное лицо осветила счастливая улыбка.
– Спасибо тебе, Макар. Что бы я без тебя делал?
