Яма (СИ) - Тодорова Елена
— Тебе же легче, Серёжа? Теперь все у нас было. Можно закрывать.
— Какая ты все-таки дура… — выдохнул с явственной усталостью и расстройством. А у нее сердце расходилось мощнее, чем когда он орал. — Прекрати ты уже эту мышиную возню. Хватит.
— Хватит… — повторила полушепотом. — Градский, я же так хотела, чтобы ты отстал от меня… Хочу! С коляской к тебе пришла! А ты… все равно не отступил! Я не понимаю, почему? Зачем, после всего? После стольких лет…
— А ты, зачем?
Этот простой, в целом беспристрастный, вопрос заставил Доминику сгруппироваться и выпустить все свои защитные колючки. Трудно было не реагировать, когда Град с какой-то губительной и мучительной для нее лаской прошелся ладонью по ее шее и затылку. Отшатнулась, словно от удара, когда второй рукой он заправил растрепанные пряди ей за ухо. Скользнул большим пальцем по щеке, подбородку, к уголку ее губ.
— Зачем, м? Скажи честно, Ника, и я тоже отвечу на твой вопрос.
Сипло выдохнув, прикрыла веки, на миг прячась от пронизывающего жгучего взгляда.
— Уж точно не затем, чтобы завязывать с тобой отношения, Градский, — выпалила мгновение позже. — Может, это месть моя продуманная, м? — с издевкой повторила его мягкие интонации. — Тебе больно, да? Мне было больно, Сережа! Тогда, шесть лет назад! А теперь можешь думать обо мне все, что угодно! Мне, правда, плевать! Я устала. Я не собираюсь еще раз все это переживать! Может, лет через шесть, за каким-нибудь новым углом встретимся… А сейчас…
И в этот момент, глядя ей прямо в глаза и не давая отвернуться, он вдруг очень серьезно спросил:
— Ты любишь меня?
Ударил этим вопросом предельно точно. В самое сердце полоснул.
— Что за… Я не собираюсь… — Резко вдохнула, чтобы крикнуть. А вышло нервно, но тихо: — Ты — дурак!
— Я тебя люблю, — уверенно обрушил Градский, и Доминика задохнулась на следующем вдохе. — Всегда любил. Больше жизни. Больше жизни — тебя! Хватит уже, Республика. Знаю, что и ты меня тоже.
Из ее сознания исчезли все слова, которые способны были сформировать хоть какую-то более-менее достойную реакцию. Позорно прижимаясь к нему ближе, чтобы спрятать лицо, Доминика попросту начала плакать.
— Я не отступлю, маленькая, — в суровом грубоватом голосе Градского появилась непривычная дрожь. — Ты — единственное, чего я по-настоящему хочу в этой жизни. Как думаешь, что может меня остановить? — помолчал, глядя в ее переполненные слезами глаза. К облегчению Ники, улавливала лишь направление, эмоции за пеленой влаги распознать не могла. — Правильно. Ничего. Теперь навсегда моей будешь.
— Я твоей никогда не буду, — сама не поверила своим словам, но упрямо замотала головой.
— Куда ты денешься? — хрипло выдохнул Градский, фиксируя ладонями ее лицо, чтобы остановить хаотичные движения. — Признай уже, наконец, что всегда моей была. Шесть лет этого не изменили! И сто не изменят.
— Нет, нет, нет… — бормотала лихорадочно, мало заботясь о том, какие именно чувства транслирует столь бурное отрицание.
— Да, Ника. Да.
— У меня, между прочим, по твоей вине мир тогда рухнул! А ты теперь хочешь, чтобы мы вместе были? Я тебе никогда не прощу этих шести лет! Никогда, Серёжа! Отпусти меня, — выпалила отрывисто. — Пусти. Иначе я кричать буду.
— Начинай.
Она и заорала. Во всю силу голоса. Пронзительно и долго, под конец срываясь на хрип, словно вышедший из строя механизм. Градский выдержал этот крик с каменным лицом, а когда у нее дыхание оборвалось, спокойно спросил:
— Легче?
В этом вопросе не слышалось издевки. Спросил на полном серьезе, со сдержанной заботой. Нике, безусловно, все еще хотелось послать его в задницу, но к тому моменту силы иссякли полностью. Израсходовала все ресурсы, даже голова закружилась. И тело мелко-мелко, словно на дефиците энергии, задрожало.
— Пожалуйста, отпусти. Пожалуйста… Пожалуйста. Пожалуйста, Серёжа… Мне домой надо. Я хочу домой! Отпусти меня. Сейчас. Отпусти. Потом… Договорим в другой раз. Пожалуйста.
— Хорошо. Хорошо. Отпускаю, Ника, — позволяя ей, наконец, отстраниться, осторожно провел ладонями по дрожащим плечам. — Стой. Стоишь? Не двигайся. Сейчас возьму куртку и что-нибудь для тебя, и пойдем. Провожу. Стоишь?
— Да, — сама едва услышала свой слабый шелестящий голос. — Да.
— Хорошо. Стой.
30.3
Позволив Градскому проводить себя, по дороге домой Доминика все еще не решалась признать, что жизнь ее изменилась окончательно и бесповоротно. Он, чувствуя ее разбитое состояние, молчал. Подстраиваясь под медленные и неширокие шаги, просто шел рядом. Ника же, с силой вцепляясь пальцами в отвороты одолженной им куртки, старалась смотреть исключительно себе под ноги.
Выкипела. Расплескалась. Выгорела. Слишком много эмоций получила за один вечер.
Когда вошли в квартиру, на шум из кухни показалась Алина. Удобнее перехватывая Лёнчика, она в немом изумлении вытаращила на них глаза.
— Привет, — поздоровалась машинально, скорее с Градским, чем с сестрой.
— Привет, — тихо отозвался мужчина, останавливаясь в дверном проеме.
— А что случилось? Вы откуда такие измордованные? Во дворе хулиганы напали? — все еще не справляясь с удивлением, пошутила.
Они оба проигнорировали ее вопросы, и веселья не поддержали.
— Лёнчик — младший сын Алины, — сказала Ника, невольно оглядываясь на Сергея.
Обстановка прихожей была для нее знакомой до мелких деталей. Могла бы описать ее с закрытыми глазами. Градский же смотрелся здесь нереально. Чужеродно и… так желанно.
Он удерживал ее взгляд, не подозревая, что внутри нее от одного этого контакта происходит сумасшедший переворот.
"Неужели правда любил?"
"Любишь?"
— Спасибо, что проводил, Сережа.
Он лишь сжал челюсти, заиграв желваками. И Ника поспешила отвернуться.
— Лёнчик поел?
— Да, поел. Теперь уложить никак не могу. Тебя, наверное, ждет.
Мальчик, и правда, едва услышав голос Доминики, завертелся на руках у матери, а поймав ее глазами, и вовсе, восторженно пискнув, просиял.
Протягивая руки, собственническим жестом отобрала у Алины ребенка. Порывисто прижалась губами к шелковистой макушке, вдохнула его запах. На самом деле, в тот момент нуждалась в нем больше, чем он в ней.
— А Бодя, как?
— Нос промыли. Сделали ингаляцию. Дышит значительно легче. Буквально вырубился, прошлой ночью же рывками из-за насморка спал.
— Мы тогда тоже спать пойдем. Отдыхай. Спокойной ночи, Сережа, — не повернулась в его сторону. — Еще раз спасибо, что проводил.
Пройдя в свою комнату, плотно закрыла дверь. На долгое мгновение прислонилась спиной к двери, задышала тяжело и разорванно.
Из глаз вновь побежали горячие слезы.
Лёнчик икнул и, не мигая, уставился на нее. Бездумно скользнул маленькой ладошкой по ее щеке. Прогулил что-то на своем языке.
— Прости, малыш. Прости, — шумно перевела дыхание. — Не пугайся. Все хорошо. Это… не страшно. Сейчас. Вот… — дрогнула голосом. — Я улыбаюсь.
Леонид с рождения был неспокойным ребенком и чутко реагировал на любые эмоции взрослых. Даже небольшой крик способен был напугать его до плача. Но и на улыбки он отзывался охотнее Богдана. Ника приучилась забирать младшего сына сестры к себе на ночь, так как часто просиживала допоздна за научной работой. Не составляло большого труда приготовить смесь и покормить малыша, либо же покачать, если плакал. Алина с подрастающим Богданом хоть немного отсыпались, а самой Нике забота о Лёнчике дарила невыразимую радость.
Наперед тосковала, зная, что на следующей неделе вернется из плаванья муж сестры. Они планировали всем семейством выехать на пару месяцев за город к родителям. Девушка не представляла, как останется в городе одна, без сестры, без детей, в пустых стенах. Но у нее-то на работе самый пик начался, не вырваться даже на неделю.
Лёнчик уснул практически сразу, стоило лишь минут пять покачать его на руках. А Ника еще долго лежала и предавалась тревожным и мучительным думам.
