Э. Джеймс - Пятьдесят оттенков свободы
– Кристиан, пожалуйста, – умоляю я.
Он водит по мне массажером снова и снова, всякий раз останавливаясь в самый важный момент.
– После каждой остановки ощущения только острее. Верно?
– Пожалуйста, – хнычу я. Мои нервные окончания требуют сброса невыносимого напряжения.
Жужжание прекращается, и Кристиан целует меня. Тычется носом в мой нос.
– Ты самая непредсказуемая из всех известных мне женщин.
Нет, нет, нет!
– Кристиан, я никогда не обещала повиноваться тебе. Пожалуйста, пожалуйста…
Он передо мной. Хватает меня сзади и атакует тараном; пуговицы джинсов вжимаются в меня, с трудом удерживая рвущуюся наружу плоть. Одной рукой стягивает шарф, и я, моргая, гляжу в горящие огнем глаза.
– Ты сводишь меня с ума, – шепчет он, атакуя меня еще один раз, второй, третий – ощущение такое, что там у меня уже летят искры и вот-вот полыхнет пламя. И снова обрыв. Я так его хочу. Закрываю глаза и шепчу молитву. Это – наказание. Я беспомощна, а он безжалостен. Слезы подступают к глазам. Я не знаю, как далеко он намерен зайти.
– Пожалуйста…
Он смотрит на меня неумолимо. Будет продолжать. Как долго? Могу ли я играть в эту игру? Нет. Нет. Нет. Не могу и не хочу. Он намерен и дальше мучить меня. Его рука снова скользит по мне вниз. Нет… И плотину прорывает – все дурные предчувствия, все тревоги и страхи последних дней вновь переполняют меня, и глаза наливаются слезами. Я отворачиваюсь. Это не любовь. Это месть.
– Красный, – всхлипываю я. – Красный. Красный. – Слезы текут по лицу.
Он застывает.
– Нет! – потрясенно выдыхает. – Господи, нет!
Он быстро отстегивает мои руки, обхватывает за талию и наклоняется, чтобы отстегнуть лодыжки, я а закрываю лицо руками и плачу.
– Нет, нет, нет, Ана, пожалуйста. Нет.
Подхватив меня на руки, Кристиан идет к кровати, садится и обнимает, усадив на колени, а я безутешно всхлипываю. Я подавлена… тело истерзано, мозг опустошен, а эмоции развеяны по ветру. Он протягивает руку назад, стаскивает атласную простыню с кровати и укутывает меня в нее. Прикосновение прохладной простыни неприятно воспаленной коже. Он обнимает меня, привлекает к себе и мягко покачивает взад-вперед.
– Прости. Прости, – бормочет Кристиан хрипло и целует мои волосы снова и снова. – Ана, прости меня, пожалуйста.
Уткнувшись ему в шею, я плачу и плачу, и вместе со слезами постепенно уходит напряжение. Так много произошло за последние дни – пожар в серверной, погоня на шоссе, неожиданные карьерные планы, развратные архитекторши, вооруженные психи в квартире, споры, его гнев – и разлука. Ненавижу расставания… Краешком простыни вытираю нос и постепенно начинаю сознавать, что стерильная музыка Баха все еще звучит в комнате.
– Пожалуйста, выключи музыку. – Я шмыгаю носом.
– Да, конечно. – Кристиан наклоняется, не выпуская меня, и вытаскивает из заднего кармана пульт. Нажимает на кнопку, и фортепиано смолкает, сменяясь судорожными вздохами. – Лучше? – спрашивает он.
Я киваю, мои всхлипы почти стихли. Кристиан нежно вытирает мне слезы подушечкой большого пальца.
– Не любительница баховских «Вариаций Гольдберга»?
– По крайней мере, не этой пьесы.
Он смотрит на меня, безуспешно пытаясь скрыть стыд в своих глазах.
– Прости, – снова говорит он.
– Зачем ты это делал? – Мой голос едва слышен; я силюсь собрать в кучу свои смятенные мысли и чувства.
Печально качает головой и закрывает глаза.
– Я увлекся, – неубедительно говорит он.
Я хмурюсь, и он вздыхает.
– Ана, лишение оргазма – стандартное средство в… ты никогда… – Он замолкает. Я ерзаю у него на коленях. Он морщится.
Ах да. Я вспыхиваю.
– Прости.
Он закатывает глаза, затем неожиданно отклоняется назад, увлекая меня с собой, и вот уже мы оба лежим на кровати, я – в его объятиях. В сдвинутом лифчике неудобно, и я поправляю белье.
– Помочь? – тихо спрашивает Кристиан.
Качаю головой. Не хочу, чтобы он касался моей груди. Он поворачивается так, чтобы видеть меня, и, неуверенно подняв руку, нежно гладит пальцами мое лицо. На глазах опять выступают слезы. Ну как он может быть то таким бесчувственным, то нежным?
– Пожалуйста, не плачь.
Этот мужчина не перестает изумлять меня и приводить в замешательство. В минуту душевного смятения гнев покидает меня… и приходит оцепенение. Хочется свернуться в клубочек и уйти в себя. Я моргаю, стараясь сдержать слезы, когда смотрю в его полные муки глаза. Что же мне делать с этим властолюбивым тираном? Научиться подчиняться? Это вряд ли…
– Я никогда что?
– Не делаешь, как тебе сказано. Ты передумываешь, не говоришь мне, где ты. Ана, я в Нью-Йорке был злой как черт из-за собственного бессилия. Если б я был в Сиэтле, то привез бы тебя домой.
– Значит, ты наказываешь меня?
Он сглатывает, потом закрывает глаза. Ему незачем отвечать, я и так знаю, что наказание было его истинным намерением.
– Ты должен это прекратить.
Он хмурится.
– Во-первых, ты же сам потом чувствуешь себя гадко.
Он фыркает.
– Это верно. Мне не нравится видеть тебя такой.
– А мне не нравится чувствовать такое. Ты сказал на «Прекрасной леди», что женился не на сабе.
– Знаю, знаю. – Тихим, хриплым голосом.
– Ну так перестань обращаться со мной как с сабой. Я сожалею, что не позвонила тебе. Больше такой эгоисткой не буду. Я знаю, что ты обо мне беспокоишься.
Он смотрит на меня пристально, вглядывается печально и встревоженно.
– Ладно. Хорошо, – говорит он в конце концов. Наклоняется, но приостанавливается, прежде чем коснуться губ, молча спрашивая разрешения. Я поднимаю к нему лицо, и он нежно целует меня.
– Твои губы всегда такие мягкие после того, как ты поплачешь.
– Я никогда не обещала повиноваться тебе, Кристиан, – шепчу я.
– Я знаю.
– Справься с этим, пожалуйста. Ради нас обоих. А я постараюсь быть более терпимой к твоей… склонности командовать.
Он выглядит потерянным и уязвимым. Он в полном смятении.
– Я постараюсь. – В голосе искренность.
Я судорожно вздыхаю.
– Пожалуйста, постарайся. Кроме того, если б я была здесь…
– Знаю, – отвечает он и бледнеет. Откинувшись на спину, закрывает лицо рукой.
Я свиваюсь рядышком и кладу голову ему на грудь. Мы лежим молча несколько минут. Ладонь его скользит к моему «хвосту». Он стаскивает резинку, распускает волосы и нежно их перебирает. Вот она, подлинная причина всего этого – его страх… иррациональный страх за мою безопасность. У меня перед глазами – Джек Хайд с глоком, лежащий на полу… Да, возможно, страх Кристиана не так уж иррационален.
– Что ты имел в виду, когда сказал «или»? – спрашиваю я.
