Телохранитель. Моя чужая женщина
Роман
Генерал держит слово. Спустя пару дней после завершения операции мне возвращают права на сына. На карту падает довольно приличная сумма денег. Догадываюсь, откуда ноги растут. Подпол подсуетился.
Не отказываюсь. Впереди много масштабных расходов.
Никита с интересом шастает по генеральскому кабинету, разглядывает портреты на стенах. Останавливается у катаны с рукоятью ручной работы, красующейся на подставке. Уже тянет к ней руку. Ловит мой взгляд и, грустно вздохнув, топает дальше.
— Дай ему подержать, — улыбается генерал. — Глаза горят у мальчишки. По твоим стопам пойдёт.
— Не надо по моим, — качаю головой. — Ник, иди сюда.
Осторожно снимаю оружие, вкладываю рукоять в ладошку сына и придерживаю, чтобы не уронил и не поранился.
— Вы завтра вылетаете? — плеснув в стакан воды, генерал уходит к окну.
— Да. Рано утром. Операцию Марине назначили на десять. Должны успеть.
— Хорошо. Я действительно надеюсь, что с девочкой всё будет в порядке. Рома, а ты знаешь, почему нам иногда приходится жертвовать самыми сильными специалистами?
— Даже не догадываюсь, — забираю у сына катану и ставлю на место.
— А чтобы вас, вот таких озлобленных и жаждущих справедливости, закидывать на самые сложные, практически невыполнимые задания. До тебя уже дошло, что именно ты провернул? Ты же, можно сказать, в одиночку завалил даже не Шалиева. Суворов, ты выбил ключевые запчасти из тщательно выстраиваемого годами механизма. Ты же зубами, Рома! Мёртвой хваткой вгрызся в этот проект.
— Товарищ генерал, не надо, — качаю головой. — Сейчас бессмысленно об этом говорить. Мы завтра улетим. Потом я вернусь, чтобы продать здесь квартиру родителей. Добавлю то, что мне заплатили, и куплю нам с Никитой и Катериной какое-то жильё в столице. Мне надо устроить Ника в садик. Решить что-то с работой и просто тихо пожить хоть какое-то время. Вот о чём я сейчас думаю. И ещё о том, чтобы система не вставляла мне палки в колеса. Снова. Потому что вы правы, товарищ генерал. За своих я буду рвать зубами, если придётся. А все оправдания оставьте себе. Мы взрослые люди и оба знаем, что полностью вы меня не отпустите. Будете наблюдать. Дадите выдохнуть. А когда снова надо будет прикрыть чей-то зад, позовёте. И я приду.
— Здесь остаться не хочешь?
— Нет. Этот город перестал быть моим двенадцать лет назад. Вернулся, а зацепиться так и не смог. Значит, мой дом теперь не здесь. Никита, поехали. Нам ещё вещи собирать, — протягиваю руку. Мой «хвост» тут же подбегает и цепляется пальцами за ладонь.
Он теперь только что в туалет за мной не ходит и засыпает под боком, вцепившись в резинку моих штанов или сжав в кулаке футболку.
Кивнув генералу на прощание, выходим с сыном в коридор. Катерина уже освободилась. Беру и её за руку. Так приятно. Мы похожи на семью.
Кате сегодня сказали, что наследства у неё нет. Все личные счета мужа, его дом, дорогие тачки, городская квартира, о которой она даже понятия не имела, всё арестовано. Ей разрешили забрать только свои вещи и документы.
Я был готов к тому, что она расстроится, а вышло точно наоборот.
Улыбнувшись солнцу, Катерина целует меня в щёку и прикладывает голову к моему плечу.
— Ты же понимаешь, что я пока не смогу обеспечить тебе той жизни, к которой ты привыкла?
Подняв на меня взгляд, она снова тепло улыбается.
— Прожив четыре года с Шалиевым, я усвоила кое-что очень важное.
— И что же?
— Наличие больших денег не делает человека человеком. Ровно как и их отсутствие. Уверена, Мага был бы всё тем же чудовищем, даже если бы у него не было состояния и такого влияния. А ты… — останавливается, поправляет мои короткие волосы, приподняв их пальцами от корней. — Ты бы всё равно остался собой. И я, мой скрытный, загадочный, но в то же время оголённый как провод электропередач, Роман Суворов, очень хочу попробовать. А как это — быть с таким, как ты?
Наш день проходит в обыденной суете. Мы собираем вещи, вместе готовим простой ужин и съедаем его под дурацкую комедию по телевизору.
Пока Катерина принимает душ, я укладываю Никиту спать. Маленькие пальчики уже привычно стискивают мою футболку. Аккуратно разжимаю. Поднимаюсь с дивана и укутываю сына простынёй.
Выхожу в коридор. Ловлю Катю в одном полотенце. По плечам бегут капли воды. Пальцем повторяю их движение. Она облизывает губы и смотрит на меня своими красивыми серыми глазами.
Между нами пульсируют невидимые цифры обратного отсчёта.
Три, два, один…
Мы сталкиваемся губами. Врезаемся друг в друга. Кусаем, ласкаем, целуем. Её дрожь немного выбивает из колеи. Не хочу, чтобы она меня боялась.
— Я не причиню тебе боль. Не причиню… — шепчу, покрывая поцелуями её лицо. — Могу остановится. Пока ещё могу. Хочешь?
— Нет, — она впивается ногтями мне в предплечье.
Поднимаю её на руки. Теряя по дороге полотенце, заношу в спальню.
— Дверь, — хриплю в ухо.
Закрывает.
Кладу свою женщину на кровать. Катя гасит в себе первый прорыв — прикрыться. Раскидывает руки в стороны, позволяя себя рассмотреть.
Стягиваю с себя футболку. Следом штаны с бельём. Пусть тоже смотрит. Будем знакомиться.
Её полная грудь слегка подрагивает от участившегося сердцебиения. Под рёбрами небольшой шрам. Веду по нему пальцами. Она тут же зажимается, но я не останавливаюсь. Наклоняюсь и касаюсь его губами, опускаясь ниже к пупку. Прокладываю влажную дорожку из легких прикосновений до самого лобка.
На бедре у неё тоже остались полосы. Я ещё долго буду помнить, как она хромала. Целую их. Меня не пугают, не отвращают эти шрамы. Они есть у каждого. У меня тоже.
Беру её руку и тяну туда, где было моё самое первое пулевое. Недалеко от сердца. Мне тогда сказали, что я родился в рубашке. Через пару лет было ещё одно. Несколько раз довольно глубоко цепляли ножом в рукопашном. Но самые уродливые шрамы всё равно остаются внутри, после того как латаешь собственную душу грубыми нитками.
