Телохранитель. Моя чужая женщина
Катерина
Рома спит уже несколько часов в одной позе. Мужчины на улице жарят мясо на углях. Дети визжат, носятся по газону и поливают друг друга из шланга. Няня никак не загонит их в ванную, а следом на ужин. Я уже по привычке, наверное, стою на балконе, сжимая в ладони телефон.
Никита, увидев меня, машет ладошкой. Смешной такой, улыбается как отец. И глаза у него папины. В них столько всего затаилось. Для пятилетки явный перебор. Маленький, раненый зверёк, которого выпустили на свободу.
Ник всё время оглядывается, живёт по своему режиму и остерегается веселиться на полную катушку, хотя с ребятами подружился.
Наблюдаю за ним, с тех пор как меня сюда привезли.
Он помогал няне убирать со стола после обеда, когда детвора отправилась валяться на лежаках под навесом. Всё время смотрел на ворота. Ждал отца. С момента, как Рома уснул, Ник прибегал уже несколько раз просто так. Проверить, что папа точно здесь.
Сунет нос в комнату. Прокрадётся на цыпочках до кровати. Потрогает отца за ногу или проведёт маленькой ладошкой по волосам и так же тихо уходит.
Между ними какая-то невероятная связь. Очень тёплая. Правильная что ли. У меня такой никогда не было с родителями. Это привело к трагедии. Глядя на Рому и Никиту, я точно могу сказать, с ними такого никогда не случится.
Мне мама звонит весь вечер.
Вот, сейчас снова телефон дрожит в руке. Не беру. Не знаю, что говорить.
Я новости сегодня смотрела уже несколько раз. И ещё множество роликов в интернете. В комментариях гудят, обсуждают, пытаются судить принимая то одну сторону конфликта, то другую. Ищу в себе отклик на происходящее и не могу ничего отыскать. Я думала, что буду визжать от счастья, скакать, петь, танцевать, когда избавлюсь от оков Магомеда Шалиева. Потом перестала верить в то, что такое вообще возможно, пока вихрь по имени «Роман Суворов» с невероятными стихийными глазами не снёс эту крепость как карточный домик.
Я не визжу и не танцую. Мне спокойно. Невероятное, тёплое умиротворение затопило душу.
Вот уже несколько часов дышу раскалённым за день летним воздухом и не давлюсь им. С удовольствием глотаю и вдыхаю новую порцию.
Ещё меньше времени искренне улыбаюсь через боль за сестру, через весь пережитый страх. Я улыбаюсь ему. Распластавшемуся по кровати мужчине с красивой спиной, взъерошенным затылком и брюками, очень низко сползшими на бёдра.
Почему? Как я смею?
Смею!
Эту улыбку подарил мне он. Вот прямо сегодня. В момент, когда уставший вошёл в ворота чужой дачи.
Рома сдержал слово. Спас меня от чудовища и ничего не попросил взамен. Я теперь свободна. Могла бы прямо сейчас собраться и исчезнуть, как мечтала. Но я вдруг поняла, что не хочу исчезать. Хочу остаться здесь, с ним.
Совершенно не представляю, насколько всё это правильно, что из этого выйдет и как будет дальше. Когда до конца осознаю всё произошедшее сегодня, может уйти мне всё же и захочется. Или Рома с Никитой не примут меня в свою маленькую семью, а его чувства окажутся лишь мимолётной страстью к запретному объекту охраны.
Я всё равно хочу это пережить. Надышаться этим. Почувствовать себя живой.
Шалиев ведь практически убил меня.
Столько раз за четыре года брака я была на грани. Столько раз хотела сорваться, избавиться от мучений. Теперь у меня есть шанс просто жить как все нормальные люди. Где-то работать, я ведь вообще-то училась на педагога. Готовить ужины тому, кто достоин чего-то большего, чем борщ или котлеты, но никогда этого не скажет, потому что он такой. Рома Суворов. Сильный, надёжный, упрямый и обаятельный.
Это крохи того, что я знаю о нём. Мне хватит. На сегодня. Завтра спрошу что-то ещё, а он наверняка будет отфыркиваться своими фразочками типа «там дипломов не выдают».
Ему не нужны бумажки для того, чтобы быть настоящим.
Дверь тихо хлопает. Заглядываю в комнату. Никита пришёл. Снова смешно крадётся к отцу. Волосики влажные, взъерошены как у папы.
Малыш забирается на кровать, подползает к отцу и ложится рядом. Рома что-то невнятно ворчит во сне. Крутится на бок, обнимает сына и сопит дальше.
Никита меня не видит. Прижавшись к стене, чтобы не нарушать их идиллию, смотрю, как он гладит отца ладошкой по щетине, трогает его за нос, улыбается и что-то шепчет, шевеля губами.
Сажусь в мягкое кресло в углу. Закрываю глаза. С улицы раздаётся пьяный мужской смех. Детей больше не слышно. Их всё же забрали в дом.
— Суворов! — кричит генерал.
Выбегаю на балкон. Он машет мне бутылкой какого-то алкоголя.
— Спит? — чуть покачиваясь, спрашивает хозяин дома.
— Он до утра, скорее всего, — отвечаю тихо, боясь разбудить Рому.
— Козёл, — беззлобно ругается генерал. — Даже выпить со мной не захотел. Ну он прав, прав, — ворча, идёт в беседку. — Работа у нас такая. Ра-бо-та. Кто-то должен был тогда сесть. Катюша, — кричит мне из беседки, — идите к нам. Отметим ваше освобождение.
— Если вы не против, я останусь с ними. Тут Никита спит.
— Ой, всё. Мол-чу. Дети — наше всё. Да? — спрашивает у меня.
— Да, — улыбаюсь пьяненькому генералу.
Возвращаюсь в комнату. Нахожу свой телефон, брошенный на кресле, и перезваниваю маме. Она начинает рыдать в трубку. Слушаю, зная, как это важно просто поплакать.
— Катя! Катя, что теперь будет с Мариной?! — кричит она в трубку. А я всё ещё не знаю, что ей сказать. — Его же убили! Твоего мужа убили! Я в новостях слышала. Как ты там, моя доченька? Держишься? С тобой всё хорошо? — она сплошным потоком выливает на меня истерику, долгое время живущую внутри неё.
Мне очень знакомо такое состояние.
— Мне хорошо, мама, — говорю ей правду. — Впервые за четыре года хорошо. Он заслужил свою пулю.
— Что ты говоришь? Что ты говоришь?! — она снова кричит. Надрывно, болезненно, выплёскивая страх. У мамы шок. Ей страшно за младшую дочь.
— Мамочка, послушай. Выйди сейчас на улицу. Вот прямо сейчас. Я жду.