В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле
В её тело он входил медленно, смакуя каждую искру удовольствия. Ему хотелось двигаться, двигаться, двигаться, толкаться, как тот, кто хочет трахаться, но он двигался медленно, как тот, кто хочет заниматься любовью. Как тот, кто не только хочет добраться до места назначения, но и намерен насладиться великолепием путешествия.
Внезапно ему показалось, что Франческа напряглась. Приблизившись к её губам, он прошептал: — Что-то не так? — Она покачала головой, но в её глазах вновь появилось прежнее страдание. — Хочешь, чтобы я остановился? Хочешь, чтобы я…
Франческа снова отрицательно мотнула головой, отчего на белой подушке колыхнулись волосы. Она сжимала его руки, цеплялась за него, чтобы снова подняться из ямы, которая, казалось, хотела её поглотить.
— Нет, не останавливайся, — настаивала она.
И Байрон не остановился. Он забыл о мгновенном чувстве тревоги о сомнениях, забыл обо всём, кроме розы, заключившей его в плен. Пульсирующий жар оргазма вызвал у него вздох чистого, первобытного наслаждения.
Наконец, он рухнул на её тело, пахнущее сексом и мёдом. Он целовал овал её лица, по месту раны, нежно облизывал шрам, мочку уха, тёплый, благоухающий висок. Он всё ещё оставался в ней, её ноги обхватывали его спину. Боже, как Франческа была красива, прекрасна, открыта и мягка, чувственна и сладка, эротична и сказочна. Байрону хотелось трахать её и заниматься с ней любовью ещё сто лет. Брать её везде, при любом свете, на рассвете, в сумерках, в полуденной тени, на диване, на полу, на столе, на лазурной вершине радуги. Повсюду, не делая пауз, чтобы перевести дух.
— Зови меня Байрон, — прошептал он.
Франческа, казалось, задумалась на несколько секунд.
— Нет.
— Почему? — Она не ответила ему; стала извиваться в его объятиях. Он лёг рядом с ней, не переставая смотреть на неё. — Зови меня Байрон, — повторил более твёрдым тоном.
Она задала ему тот же вопрос.
— Почему?
«Потому что я уже скучаю по тебе.
Потому что я не знаю, что у тебя на уме в этот самый момент, а спрашивать тебя о том, что ты чувствуешь, понравилось ли тебе, кажется занудным и бездарным.
Возможно, если ты назовёшь меня по имени, если сможешь, это будет что-то значить».
Вместо этого он ответил ей с большим самообладанием:
— Потому что меня так зовут.
— Я… я не могу. Это даёт представление о близости, которая…
— Разве мы недостаточно близки? — спросил он нахмурившись.
— Секса недостаточно для создания близости.
— Но он может стать отправной точкой.
— Для чего? Только не говори мне, что ты безумно в меня влюбился, потому что я снова ударю тебя локтем и уйду. Я не верю в это дерьмо.
— Во что ты не веришь? В то, что я могу быть влюблён в тебя, или в любовь вообще?
— И в то и в другое. Мы просто два человека, которые помогают друг другу. У меня… у меня такое чувство, что нам обоим нужно забыться. Здесь мы используем секс как амнезию. И нет ничего другого.
Байрон сдержал сильное искушение сказать ей, что она ошибается, что он не должен ничего забывать, но потом понял, что она права, небольшая амнезия ему тоже не помешает.
— Что тебе нужно забыть? — спросил её сразу после этого.
— Насколько отстойна жизнь.
— Она не отстойная, Франческа. Будь жизнь отстойной, то не было бы ни поэзии, ни музыки, ни цветов, ни океана, ни шоколада. — Он улыбнулся, поглаживая её грудь. Франческа инстинктивно снова прикрылась полотенцем.
— Ты очень странный. Ты говоришь, что жизнь не отстой? Именно ты, кто потерял молодую жену? Разве тебе этого недостаточно, чтобы думать о том, как всё хреново? Или тебя не волнует, что она умерла?
Байрон шумно вздохнул.
— Конечно, мне не всё равно, — ответил он серьёзным тоном. — Хочешь меня спросить о ней? — На самом деле он надеялся, что Франческа ни о чём его не спросит. Правду, полную правду, было трудно понять тому, кто не ходил в его шкуре десять лет. И всё же, несмотря на серое прошлое, Байрон по-прежнему верил, что жизнь не так уж плоха. Несмотря на то что видели его глаза и слышали уши — а они видели не только произведения искусства и слышали не только музыку и поэзию, — жизнь казалась ему подарком. Он с радостью забыл бы мрачные подробности, но забыть всё — никогда. Проклинать жизнь — никогда.
— Нет! Зачем мне спрашивать? Это твоё дело, — с раздражённой твёрдостью ответила Франческа.
Байрон вздохнул со скрытым облегчением. Он ненавидел ложь, а если ему пришлось бы что-то ей рассказать, без лжи или умолчания было не обойтись.
— Я не такой уж и философ. Я хотел бы узнать что-нибудь о… о Маркусе.
Франческа в очередной раз стремительно посмотрела на него. Она села на кровать, бросая ему вызов взглядом.
— Ты не имеешь на это права. Я не буду ничего тебе рассказывать. Мы же не двое возлюбленных, чтобы вспоминать предыдущий опыт. Не распыляйся.
— Тогда расскажи мне что-нибудь о своих татуировках. У них есть история?
По её мгновенной гримасе он понял, что ответ будет таким же. И что история татуировок и история Маркуса неразрывно переплетены. Байрон почувствовал раздражение — зародыш ревности? Ужасная, непредвиденная уязвимость? — Но он постарался отбросить это чувство, ведя себя как мужчина, а не как мальчишка.
Он улыбнулся ей, и в его улыбке прозвучал вызов.
— Ты выиграла эту битву, но не войну. И ты выиграла её только по одной причине.
— По какой?
— Я хочу тебя больше, чем говорить с тобой.
Он сдвинул прикрывавшую её ткань и раздвинул ей ноги. Франческа не сопротивлялась. Его губы и язык нежно открыли её. Ему нужна была она, изгибы её тела — тайного, солёного, влажного. Она с содроганием кончила ему в рот. И снова между его пальцами. Это было так фантастично — доставлять ей удовольствие, смотреть, как под напором дыхания подрагивает её грудь, как завораживающе покачиваются её бедра, что он почти забыл о себе. Байрон был заворожён красотой Франчески, тем, как наслаждение, казалось, освобождало её. Внезапно Франческа властно повернулась, открывая ему соблазнительный изгиб спины. Между лопатками у неё была татуировка в виде маорийского дракона. Байрон понял, что находится на грани взрыва. Проникая в неё со стремительностью дикаря и всё ещё чувствуя, как оргазм захватывает каждый кусочек кожи, каждую молекулу, каждую каплю пота и спермы, он думал о том, что эти ощущения, эти смуглые изгибы, эти рисунки, казавшиеся живыми от трепета её кожи, и её безудержные стоны, — всё это ближе всего к поэзии, к вечности и к самому смыслу жизни, которые когда-либо мог испытать человек.
Глава 13
Франческа
Надеялась, что сегодня я буду его ненавидеть, и похмелье заставит меня думать о нём плохо, но этого не происходит. Голова болит, рот словно помойка, но в этом доме я продолжаю чувствовать себя комфортно, продолжаю радоваться, что он существует, что он так близко, и ушёл, чтобы вернуться. Смотрю на себя в зеркало. Я растеряна, выгляжу помятой после очень долгого кошмара. Очень хочется принять душ, но…
Но какая разница, я просто делаю это и точка.
Странно, однако. Странно находиться в доме мужчины, использовать его ванну, его мыло, воду, что горячим потоком бежит по моей усталости. Закрываю глаза в объятиях облака пара, между двумя окнами без занавесок, пропускающими параллельные конусы света, и мне кажется, что я в безопасности, под защитой, и вокруг больше нет чудовищ.
Выйдя из ванны, я накрываюсь одним из его полотенец. Специально выбираю то, что уже использовалось. Как будто меня крепко обнимают его руки.
«Возможно, я ещё немного пьяна».
Я оглядываюсь вокруг, снова любопытствую среди компакт-дисков, заглядываю в кухонные шкафы, в холодильник. Профессор — страстный любитель итальянской кухни, сырых овощей и свежих фруктов. Но потом за зелёной лакированной дверью я обнаруживаю появление его панковской половины. Чипсы, попкорн, шоколадное печенье и банка арахисового масла.
