В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле
— Скажи им сыграть несколько произведений по своему выбору. Не знаю, вернусь ли я.
На этих словах, никого не предупредив, яростно надев куртку, Байрон вышел из Dirty Rhymes с безумным, неистовым, торжественным желанием позаботиться о ней.
Конечно, с Франческой ничего не случилось, София была мечтательницей, а он стал импульсивным, но ему необходимо развязать узел, который застрял у него в горле уже час, а то и месяц. С тех пор как он увидел её глаза среди других глаз в мире.
К чему приведёт это решение, Байрон не знал, как не знают животные, что жизнь имеет конец, но он понимал, что другого выбора у него нет.
* * *Никогда ещё Байрон не управлял своим мотоциклом с такой неосторожностью. Как бы ни любил быстрые и мощные машины, он считал, что лучше опоздать на пять минут в этом мире, чем прийти на пять минут раньше в другой. Однако на этот раз Байрон летел, ветер дул ему в лицо, руки сжимали руль, ноги были напряжены, словно мотоцикл был живым существом, которому языком тела он мог передать всю мучившую его спешность. Будто мотоцикл мог сам понять и ускориться, чтобы как можно быстрее унять его тревогу.
Он припарковался у кампуса и там, перед знакомым местом, понял, что не может появиться вот так, в образе профессора Байрона Лорда, кто пробирается в дом братства во время студенческой вечеринки, ищет девушку и забирает её прочь. Это было именно то, что он хотел сделать — к чёрту здравый смысл, — но Байрон не мог.
Поэтому, как только он увидел на тропинке студента, подвыпившего достаточно, чтобы не задавать вопросов, Байрон купил маску, которая была на нём. Байрон сунул парню в руку пятьдесят долларов, не встретив никакого протеста, только слабый смех, и надел лицо Гая Фокса.
В доме братства он огляделся по сторонам в поисках Франчески. Вдруг он увидел Эрика, который пил пиво прямо из бочки, смеясь как сумасшедший, вместе с другими людьми, но её среди них не было. Байрон уже собирался подойти и спросить, где она, но инстинкт привёл его в другую комнату, из которой доносился адский шум. Музыка, крики, хлопки, громкий смех.
Он сразу же узнал Франческу, и его сердце сделало кульбит.
Это точно была Франческа, одетая так, как описала София. Белокурый парик её маскировал, делал другой — странной, резкой. Это была она и не она: кто-то другой танцевал на столе, чувственными движениями притягивая взгляды многочисленных молодых людей вокруг. Туфли на очень высоких каблуках, обтягивающие брюки, блузка, которая от движений сбилась настолько, что обнажилась часть груди. Её руки, лаская, скользили по телу. Не будь Байрон так потрясён, он бы тоже остановился рядом, чтобы созерцать такую соблазнительную красоту.
Но он был шокирован.
«Ревнуешь. Признайся, что ревнуешь. Как ещё назвать эту ярость, которая заставляет тебя жаждать расправы над всеми этими голодными зрителями?»
В этот момент стол, на котором она танцевала, накренился, как распиленное бревно, и рухнул на пол. Франческа даже не вскрикнула, лишь выглядела ошарашенной. Она издала придушенный смешок и отпустила себя, словно ей было всё равно, поранится ли она, словно даже не осознавала, что падает.
Он поймал её на лету.
Байрон держал её на руках с такой решительностью, что никто не подошёл, чтобы спросить, понять, сделать. Все продолжали смеяться, думая каждый о своём, о тупом веселье. Кто-то сдвинул стол, пока Байрон продвигался к выходу, и чьи-то танцы возобновились в другом месте. Эрик ничего не заметил, он был слишком занят поглощением пива.
А Байрон, с этим раненым ангелом, который, казалось, смеялся, чтобы не заплакать, с этим телом, созданным находиться в его объятиях в идеальном соответствии, вышел из дома с ощущением, будто Фредди Меркьюри хотел послать ему в этот вечер точное сообщение, которое не переставало его пугать.
Опять же не потому, что оно было ужасно, а потому, что было прекрасно.
* * *При мысли о том, что она здесь, на его диване свернулась калачиком, как бездомная кошка, наконец-то нашедшая тёплый угол, Байрон случайно закрыл глаза, оказавшись между кошмаром и сном. Он мог бы подняться наверх, в свою постель, но остался рядом с ней на другом диване, укрыв её пледом. Время от времени Байрон вскакивал и смотрел на неё, опираясь локтями на бёдра, положив голову на руки, и задавал себе вопросы. Слишком много вопросов. Например, он размышлял, почему он чувствует себя так, как чувствует, что это за трепет, не испытывает ли он запоздалые чувства, которые должен был испытать ещё в юности и которые проскочил с олимпийской прытью из-за поспешного брака. Может, всё дело было именно в этом: в подростковой сентиментальности, вернувшейся потому, что ею не воспользовались в нужный момент? Возможно, это было похоже на переполненный сундук, который внезапно развалился, разбрасывая трофеи сдерживаемых эмоций? Значит, дело было не во Франческе, не она истинная причина этого безумия. Может, любая другая женщина привела бы к такому же результату?
Так ли это было — или по-другому, — ему придётся постараться, чтобы оттолкнуть её.
«Я очень стараюсь, это видно, я это доказал.
Сейчас она спит у меня дома, под моим одеялом.
Я капитально над этим работаю».
И всё же он должен был добиться успеха. Но как?
Так, размышляя, между тревожным сном и пробуждением, между глупым, пошлым счастьем, охватившим его, когда видел её рядом с собой, и молниеносной, абсолютной паникой, охватившей его, когда видел её рядом с собой, наступил рассвет, а потом и день.
До пробуждения Франчески Байрон переоделся в более удобную, домашнюю воскресную одежду. Джинсы, рубашка, пуловер, босиком. Он поправлял бороду перед зеркалом, когда увидел её отражение. Франческа сидела на диване, оглядываясь по сторонам.
— Доброе утро! — радостно сказал он, стараясь не выдать ни счастья, ни паники.
Франческа в недоумении обернулась. Она была прекрасна, даже едва проснувшись, несмотря на ужасную ночь, которую провела. В её глазах, хоть и обведённых тёмными кругами, было что-то ясное и искреннее, так похожее на оникс, сросшийся с топазом, что они казались двумя только что изобретёнными драгоценными камнями. А губы, губы… на эти губы лучше было не смотреть, если он хотел соблюсти свой договор. Они казались ещё мягче, пухлее, розовее и…
«Не думай об этом, не думай об этом, не думай об этом».
— Это не сон? — спросила Франческа, поднимаясь на ноги. Она на мгновение застыла, широко раскинув руки. Затем поднесла руку к виску, прищурившись, словно в муках болезненного головокружения.
— Думаю, нет. Как ты себя чувствуешь?
— Как человек, который почти ничего не помнит из того, что произошло накануне. Мы вдвоём случайно…
— Нет! — воскликнул он слишком поспешно.
— Окей, не стоит так волноваться, я не собираюсь на тебя набрасываться.
«Я, проклятье, хочу».
На Франческе была рубашка без рукавов с довольно глубоким вырезом. Во сне она смялась и выбилась из брюк. Можно было разглядеть лоскут лифчика. Бледно-розовый. На ней был бледно-розовый прозрачный бюстгальтер. В прошлый раз он мельком видел белый. Такая дикая и чувственная, Франческа выглядела как типичная женщина, предпочитающая чёрное, красное, золотое бельё с кружевами и ярким принтом, а не простое, невинное нижнее бельё.
Байрон получил официальное подтверждение, что он стал главным героем ремейка фильма «Вторжение похитителей тел». Его одеждой завладел вечно возбуждённый подросток-инопланетянин. Ему хватило этого кусочка бюстгальтера, чтобы вызвать воспоминания о собственных пальцах в её плоти. И о её чарующем языке.
— Значит, это твой дом, — сказала Франческа. — Ты настоящая загадка, профессор.
— В каком смысле?
— Кто ты? Парень, который преподаёт в пиджаке и очках, или тот, кто поёт с серьгой в ухе и агрессивным кольцом на пальце? Тот, кто слушает Led Zeppelin, или тот, кто слушает Моцарта? — Она провела пальцем по корешкам сложенных в стопку компакт-дисков, и Байрону захотелось оказаться на месте этих дисков. Он повернулся к ней спиной и продолжил суетиться перед зеркалом. Провёл влажными пальцами по волосам, убирая их назад, и разочарованно вздохнул.
