Девственница для Альфы

За рулем — молчавший тощий мужчина. Я вжимаюсь в угол между дверцей и задним сидением машины. Цезар невозмутимо поправляет ворот рубашки, приглаживает огромной ручищей волосы и коротко говорит:

— Салфетки.

Я вздрагиваю от его холодного и равнодушного голоса, и мужчина за рулем достает из бардачка пачку влажных салфеток, которые молча протягивает Цезару, а он, в свою очередь, переводит на меня гнетущий взгляд. Выхватываю упаковку из узловатых пальцев водителя.

— Поехали, — Цезар вновь смотрит перед собой.

Какой же он большой и жуткий. Он без труда сможет раздавить чью-нибудь голову руками.

— Вероятно, ты права, — тихо отзывается Цезар.

Неужели я сказала это вслух? Нет, я не могла. У меня язык будто прирос к небу, и я в силах только тяжело дышать.

— Я слышу все твои мысли, Соня, — откидывается назад. — Все до единой. Даже ту, что тебе не нравится синяя полоса на пачке салфеток.

Я недоуменно смотрю на салфетки. Да, не нравится, потому что она из-за залома спаечного шва искривилась. Сглатываю и вскрываю упаковку дрожащими пальцами. Стараюсь не шуметь.

— Твоя мать ходила у заправки и просила денег, — от голоса Цезара веет раздражением и ненавистью, — приставала к каждому и настолько отчаялась, что постучала в окно моей машины. Удивительно, насколько снижается у человека инстинкт самосохранения под дурью.

Водитель кидает беглый взгляд в зеркало заднего вида и вновь взирает на дорогу.

— Говорит, дай, милый, денег, — Цезар ухмыляется, — и в глаза, сука мерзкая смотрит. Всю трясет, воняет, как от гниющего трупа… — опять рычит, утробно и с черной злобой, — а я у нее спрашиваю, а что взамен?

— Меня? — со слезами на глазах вытягиваю влажную салфетку.

Я очень живо представила, как мать шатается по округе. И это происходило не в первый раз. Когда я жила с ней, то ловила, тащила домой и запирала. Как же она кричала, как проклинала… Единственным желанием в такие моменты было — исчезнуть и существовать. Меня тошнит.

— Именно, Соня, тебя, — Цезар внимательно следит за тем, как я вытираю кровь под носом. — И как же она тебя расхваливала…

— И за сколько? — складываю окровавленную салфетку в аккуратный квадратик, прячу в карман блузки и вытягиваю новую.

— Хочешь знать, а не продешевила ли она? — Цезар усмехается. — Она бы в любом случае продешевила бы. Она продала родную дочь…

— А вы ее купили, — осторожно промакиваю ссадины на ладонях.

Мама сорвалась во все тяжкие, когда я пошла в среднюю школу. Тогда же отец, который ушел из семьи в моем раннем детстве, женился во второй раз. До этого мама по вечерам пила по бокалу красного, и я не думала, что все обернется в подобный ужас. Я должна была ее остановить, это моя вина… А потом я и вовсе уехала из дома.

— Она тебя продала, а ты ее оправдываешь?

— Ну не вас же мне оправдывать, — я поднимаю взгляд, прижав салфетку к ладони.

— Дерзишь? — вскидывает бровь и цедит сквозь зубы. — Глаза опусти, Соня.

— Что меня ждет? — ладонь щиплет, а взор я не опускаю, пусть мне и жутко.

Я просто не могу этого сделать. Инфернально голубые глаза Цезара меня гипнотизируют, одурманивают и завораживают.

— Ты ведь знаешь, что тебя ждет, — пальцы сжимают мой подбородок. Его разъяренное лицо так близко, что я вдыхаю его злой выдох, — и глаза опусти, Соня.

Я чувствую, как напрягаются мои глазные мышцы, но в итоге я так и смотрю в пугающие и какие-то морозные очи Цезара. И это не упрямство. Мне страшно до икоты и озноба.

Цезар с рыком въедается в мои губы, вжав меня в спинку сидения. Его язык ныряет глубоко в рот, а я в панике пытаюсь его вытолкнуть своим, но ничего не выходит. Я всхлипываю и мычу, а он в ответ рычит, и у меня такое ощущение, что он хочет меня сожрать. Внизу живота что-то скручивается в тугую раскаленную пружину, что плавит внутренности.

— Хочу в том числе и сожрать, — выдыхает в мой полуоткрытый от ужаса рот и зло щурится.

— Вы людоед? — я прижимаю салфетку к губам.

Господи… Что меня ждет? Мне ждать смерти и сковороды? Порежет меня на кусочки, приправит и отправит на огонь… И я знаю, что Цезар способен на это.

— Тебя бы я съел сырой.

у меня в глазах темнеет, и Цезар похлопывает меня по щекам. Взгляд фокусируется, и я медленно моргаю.

— Я пошутил, — грозно заявляет, всматриваясь в глаза.

— Несмешно, — хрипло шепчу я в салфетку.

— У меня на тебя другие планы, Соня, — скалится в улыбке. — И ответь мне на несколько вопросов.

Отстраняется и вновь откидывается на сидение. Вытираю губы салфеткой, и Цезар возмущенно и оскорбленно изгибает бровь. Я отворачиваюсь к окну.

— У тебя были мужчины? — вопрос Цезара вонзается в затылок острой иглой. — Меня интересует в том числе оральный и анальный опыт.

Я вижу свое призрачное отражение на тонированном стекле, за которым мелькают фонари. У меня широко распахнуты глаза, в негодовании открыт рот, а щеки красные от стыда. Лицо просто горит, будто к ним приложили горячие камни.

— Нет, — сдавленно отвечаю я, но ведь хотела смолчать. — Мужчин не было.

Лучше бы Цезар решил меня сожрать. И неважно: сырой или жареной. Пусть перекрути меня в фарш и обглодает кости, чем… Я молча закрываю лицо ладонями и зажмуриваю глаза, из которых текут слезы стыда.

— Не реви, — хмыкает Цезар, — ты будешь в восторге, и я учуял запах твоего желания, Соня.