Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер
Роджер входит с тарелкой завтрака, одетый в свой обычный наряд ― темно-синюю обтягивающую рубашку, брюки, ремень, тяжелые ботинки. Глаза чернее безлунной ночи.
Я вскакиваю на ноги и накручиваю прядь волос на палец, изображая жгучую радость.
― Доброе утро, Роджер.
Он хмыкает в ответ.
Мое приветствие звучит бодро, я выпрямляю спину, выставляю грудь и складываю руки перед собой. Его взгляд медленно скользит по моим изгибам, задерживаясь на темных ареолах, виднеющихся сквозь тонкую ткань сорочки. Верхний свет отражается от его лысой головы, и от него пахнет, как всегда, ― табаком и отбеливателем.
― Похоже, утро было интересным, ― продолжаю я, изобразив приятную улыбку.
На его губах мелькает ухмылка, а его взгляд наконец-то поднимается к моему лицу. Он почти никогда не говорит, но я уверена, что он неравнодушен ко мне. Он приносит мне разные вещи: безделушки, бижутерию, угощения. Когда-нибудь я планирую использовать это в своих интересах.
Но только когда придет время.
Роджер закрывает за собой дверь, и мои плечи расслабляются. Я жду дня, когда он оставит ее открытой на достаточное время, чтобы я успела проскочить под его массивной рукой и сбежать.
Наклонившись, он опускает тарелку с едой рядом с моим матрасом. Аккуратно нарезанные ломтики яблока и кусочки ананаса.
Сейчас осень.
Где-то там, снаружи, листья становятся красными и золотыми, а я заперта внутри этого монохромного пузыря.
― Спасибо. Выглядит очень аппетитно. ― Я снова улыбаюсь ему, почти флиртуя. Две недели назад он тайком принес плитку шоколада. Это не было свободой, но на вкус было похоже. ― А Ник тоже будет есть?
Он не отвечает, но я и не ожидала.
Его глаза-бусинки смотрят на меня с жалостью и вожделением. Потянувшись в передний карман брюк, он достает маленький браслет дружбы, сплетенный из бирюзовой и лавандовой пряжи. Три бусины перекатываются между его толстыми пальцами, и я смотрю на буквы, предполагая, что это чьи-то инициалы.
У меня сводит желудок, но я не хочу этого показывать.
В углу моей комнаты хранится целая куча сувениров. Разноцветные украшения, заколки и даже сверкающий голубой гитарный медиатор. Это то, что осталось от жертв.
Болезненные, омерзительные подарки.
Бросив последний похотливый взгляд на мою грудь, Роджер швыряет мне браслет и, повернувшись, направляется к двери, чтобы провести ключ-картой по считывающему устройству.
Бип.
Пластиковая карта используется для выхода, а четырехзначный PIN-код позволяет войти.
Четыре цифры. Я пытаюсь их запомнить.
3, 2, 4…8.
Последняя цифра все еще ускользает от меня. По эту сторону двери это знание не принесет мне никакой пользы, но это не значит, что никогда не потребуется. Все, что у меня есть, ― это время, чтобы наблюдать и запоминать.
Как только дверь закрывается, я бросаюсь к стене, отделяющей меня от Ника. Я прижимаюсь к ней ладонями, растопырив пальцы, и с любопытством прикладываю ухо к поверхности.
Я жду, мой пульс скачет, пока я делаю неглубокие вдохи.
Затем я слышу звук.
Дверь Ника открывается.
Завтрак.
Мои глаза вспыхивают от радости, когда я понимаю, что Ник будет рядом еще какое-то время. Для меня это не должно иметь значения, учитывая, что он был грубым, бессердечным и жестоким… но он ― человек. Такой же, как и я, и я не пожелала бы его дальнейшей участи даже своему злейшему врагу.
Звук пластиковой тарелки, звякающей о кафель, звучит для меня как музыка. Двое мужчин не произносят ни слова, я слышу только шарканье ног и шуршание.
И в тот момент, когда дверь закрывается, я слышу, как тарелка ударяется о стену. Конечно, они не стали бы давать ему что-то бьющееся, что можно использовать в качестве оружия.
Я вздрагиваю.
― Тебе стоит поесть.
― Странно, но я не голоден.
― Это хороший знак. Это значит, что ты пока остаешься здесь.
― Ура.
Вздохнув, я прислоняюсь лбом к стене.
― Некоторых не кормят, а значит, их время ограничено часами. Днями, если повезет.
― Повезет, ― передразнивает он ядовитым тоном. ― Та так думаешь обо мне?
― Тебе повезло больше, чем той женщине из камеры напротив сегодня утром.
― Ты ее знала? Кто она?
― Я никого здесь не знаю. Только тебя и тех, кто был в этой комнате до тебя.
Цепь Ника волочится по полу, как ржавый якорь, каждое звено наливается тяжестью от пугающего, неизвестного будущего. Я представляю, как он собирает с белой плитки остатки яичницы.
― Этот парень прикасался к тебе?
Я качаю головой, хотя он этого не видит.
― Нет.
― Он тебя не насиловал?
― Никогда.
― Почему?
― Ты задаешь много вопросов. ― Я опускаюсь на свою кровать и тянусь к тарелке, засасывая в рот кусочек ананаса. ― Ты адвокат?
Он усмехается.
― Нет, у меня есть душа.
― Хорошо. Я в этом сомневалась.
― Ты не первая.
Я не могу сдержать легкой ухмылки. Искренняя и добровольная ― такая редкость. Засунув в рот кусочек фрукта, я прислоняюсь спиной к стене и скрещиваю ноги в лодыжках.
― Я никогда не подвергалась сексуальному насилию, ― говорю я. ― Как я уже сказала, я ― товар. Мое предназначение в другом. Если я забеременею, я стану бесполезной для их покупателя, и тогда эти стервятники не получат денег. Это бизнес.
Он хмыкает, как будто обдумывает мой ответ.
― Ты флиртовала с людоедом.
― Он ― потенциальный способ выбраться отсюда. У Хранителя времени нет совести, нет сердечных струн, за которые можно было бы ухватиться. Роджер проявляет слабость, и я использую это в своих интересах, когда смогу. Я ему нравлюсь.
― Хранитель времени. ― Ник произносит это имя, издавая односложный смешок. ― Звучит как имя самовлюбленного суперзлодея из далекой-далекой вселенной. Пожалуйста, скажи мне, что он сам себя так не называет.
― Нет. Я не знаю его настоящего имени. Когда я только попала сюда, он сказал мне, что он мой хранитель, и я придумала это имя. Он определяет нашу судьбу, то, сколько времени нам осталось в этом мире. ― Ананас становится кислым на моем языке и по вкусу напоминает бензин, проникая в горло. ― У него есть эти… песочные часы.
― Что, эта игрушка у него на поясе?
― У него их несколько. Он ставит песочные часы в комнате, когда время его жертв истекает, как обратный отсчет до их смерти. Это ужасно.
Глаза щиплет.
В голове проносятся преследующие меня воспоминания. Крики и мольбы, раздирающие горло. Женщине по имени Кара перенесла это тяжелее всего, она пыталась задушить себя цепью на лодыжке, прежде чем песчинки закончились. Должно быть, за ней наблюдали, потому что прошло всего несколько мгновений, прежде чем дверь с грохотом распахнулась и ее схватили, она так билась и кричала, что мои собственные легкие сжимались от ее ужаса.
Меня пробирает дрожь, и я отодвигаю тарелку с едой в сторону, аппетит пропадает.
Тон Ника немного смягчается.
― Что у тебя там есть, Беверли? Моя комната почти пустая.
Я игнорирую намеренную путаницу в именах и тянусь за браслетом, брошенным на матрас, проводя подушечкой большого пальца по аккуратно вывязанным участкам пряжи.
Кто-то потратил время, чтобы сделать его. Он был кому-то дорог.
Теперь он будет дорог мне.
― Матрас, подушка, одеяло, ― говорю я тихим шепотом, едва ли достаточно громким, чтобы было слышно через стену. ― Туалет. Раковина. В шкафу есть несколько сорочек и всякие мелочи. Два полотенца. Есть книги. Исторические романы восьмидесятых и девяностых годов.
― Захватывающие.
― Я люблю читать. Я вообще люблю истории. Это помогает скоротать время. ― Мой взгляд устремляется в угол комнаты, где неровной стопкой лежат потрепанные романы. ― Ты читаешь?
― Да. Людей.
И снова мне становится интересно, кем он работает.
Может психологом?
Нет, у него нет врачебного такта.
― Чем ты зарабатываешь на жизнь?
― Чем попало.
