Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер

Я моргаю, ошеломленная допросом. Никто никогда раньше не спрашивал о других заключенных. Обычно натиск первых вопросов выглядит примерно так:

― Где я? Какого черта? Где я, черт возьми, нахожусь? Какого черта?

А потом раздается громкий стук, звяканье цепей, удары в стену и крики о помощи.

― Ты не спишь? ― Ник стучит по стене рядом с моей головой. ― Мне нужны имена.

Я грызу кожу вокруг ногтя, чтобы отвлечь свой рот от единственного, что он действительно хочет сделать.

Поговорить. Рассказать все.

Умолять его вытащить нас отсюда.

Но это бессмысленно. Если я начну говорить с ним, то узнаю его лучше.

А если я его узнаю, то он станет для меня еще одним человеком, по которому я буду скучать.

Но я не говорю об этом, потому что это угнетает, и я не хочу быть ответственной за пополнение постоянно растущего списка печальных новостей этого парня.

Я одергиваю подол своей белой ночной рубашки из хлопка и кружев ― одного из немногих предметов одежды, которые есть в этой странной комнате. Роджеру, похоже, нравится, когда я в ней, и я решила, что это потому, что он может видеть мои соски сквозь тонкую ткань.

― А это имеет значение? ― наконец отвечаю я, мой голос дрожит.

Он все еще постукивает по стене. Между постукиваниями проходит несколько секунд, и я думаю, не стучит ли он головой.

― Я бы не спрашивал, если бы это не имело значения. ― Слова вырываются сквозь стиснутые зубы.

― Подробности моего заточения не изменят твоей судьбы.

― Какова же моя судьба?

― Думаю, ты уже знаешь ответ.

Ник насмешливо хмыкает, в голосе звучит горечь.

― Я не собираюсь умирать в этой дыре.

У меня на глаза наворачиваются слезы, хотя я была уверена, что слез у меня уже не осталось.

― Все так говорят.

― Кто?

― Все заключенные, которые были до тебя.

Еще одно долгое молчание заполняет пространство между нами. Двадцать семь секунд, если быть точной.

― Сколько их было? ― Он повторяет вопрос, от которого я уклонилась в первый раз. ― Может ли кто-нибудь из них быть живым? Как ты?

― Я не знаю. ― Я прикусываю губу. ― И… я сбилась со счета, сколько их было.

Это ложь.

И, судя по всему, он это знает.

― Ты лжешь.

Моя грудь сжимается. Ровно сорок три человека было до него, и все сорок три подавились своими громкими обещаниями и бравурными словами.

Мы все обречены.

― Последней в этой комнате была женщина по имени Джой, ― говорю я ему.

Какая ужасная ирония. Наверняка ее мать назвала ее Джой, чтобы гарантировать ей счастье, но даже радость этого мира уязвима перед невообразимым злом.

― Джой, ― повторяет он, и в его тоне слышится насмешка.

― Да.

― Это почти так же плохо, как Эверли без буквы Б.

Мои слезы высыхают быстрее, чем роса под утренним солнцем, и я презрительно прищуриваю глаза.

― Она была доброй. У нее было большое сердце.

― А теперь она мертва.

Мои щеки вспыхивают, дыхание перехватывает.

Вот это да.

Этот парень ― полная противоположность радости во всех отношениях.

Я скрещиваю руки на груди, как будто это защитное движение может вытеснить его из моей атмосферы.

Джой стала моей подругой, как и все остальные, кто был до нее. Хотя я никогда не видела ее лица, она сказала мне, что у нее фиалковые глаза ― редкость, вызванная альбинизмом.

Она оставалась со мной в течение двух месяцев, пока Хранитель времени не решил, что ее время вышло, и не забрал ее у меня.

Он забирает что-то.

А потом забирает все.

Молчание длится еще несколько секунд.

― Скажи мне, почему ты здесь. ― Он с трудом выдавливает из себя эти слова, как будто разговор ― это архаичная практика, находящаяся за много световых лет от его рулевой рубки. ― Почему он держит тебя так долго?

Я обдумываю его вопрос, мои глаза прищуриваются.

― Я не говорила тебе, как долго я здесь нахожусь.

― Дольше, чем Джой.

Сглотнув, я опускаю подбородок и смотрю на свои отросшие ногти, слабые и обломанные на концах, с обкусанными кутикулами.

― Я ― товар. Мы все. Что-то подсказывает мне, что я ― фаворит.

― Скажи мне, что он забирает.

― На самом деле я не знаю, ― отвечаю я. ― Разные вещи. У каждого заключенного что-то свое, уникальное.

― А что он забирает у тебя, Беверли?

Я хмурюсь, поднимая взгляд.

― Эверли.

― Тебе не хватает буквы Б.

Точно.

Его цепь позвякивает. Тон его голоса низкий и глубокий, он напоминает мне Джаспера. Хотя мои воспоминания стали более размытыми, я не думаю, что когда-нибудь забуду уникальный баритон моего мужа.

Я часто сравнивала его с шоколадным трюфелем. Я любила шоколад. В основном потому, что он напоминал мне о глазах Джаспера, похожих на какао-масло, и бархатистых словах. Сладких и ласковых.

Лакомство, по которому я скучаю.

Поколебавшись, я наконец отвечаю.

― Я думаю, он забирает мои яйцеклетки.

Его цепь перестает звенеть.

― Яйцеклетки?

― Думаю, да. Он мне ничего не говорил. Я сама собрала детали воедино.

― Ну, насколько я знаю, у меня нет никаких гребаных яйцеклеток. ― Его смех звучит резко.

― Тогда это что-то другое. Уверена, скоро ты все узнаешь.

Я жду, что он еще скажет. Проходит сорок семь секунд. Я, как обычно, подсчитываю в уме время молчания. Время ― одна из немногих вещей в этом мире, которая может быть как союзником, так и врагом, поэтому я стараюсь использовать его силу во благо.

Я прожила еще сорок семь секунд.

― Кто еще? ― спрашивает он. Затем я слышу, как его руки упираются в стену рядом с моей головой, заставляя меня подпрыгнуть. ― Кто еще здесь был?

― Много людей.

― Мне нужны их имена.

― Я не…

― Сара? ― Его эмоции наполняются яростью, голос звучит как никогда близко. ― Здесь была девушка по имени Сара?

Я выпрямляюсь у стены, уставившись на чистое белое полотно. Мои мысли возвращаются в прошлое. Я вспоминаю голоса, истории, имена, крики и мольбы.

Сара.

Была Сара. Давным-давно, может быть, через несколько месяцев после того, как меня похитили. Она продержалась всего пару недель.

Боже, он знал кого-то из нас? Поэтому он здесь?

Это могла быть другая Сара. Часть меня задается вопросом, стоит ли мне сказать «нет»…

Это сделает ситуацию более терпимой для него? Или менее? И имеет ли это вообще значение?

― Говори, черт возьми. ― Звучит как приказ, почти как физический удар. ― Сара Карлайл. Она была здесь?

Я потираю виски указательными пальцами, прерывисто выдыхая.

― Возможно. Я здесь уже давно. Два года.

― Что с ней случилось? ― Его голос падает до отчаянного рычания. Что-то стучит по стене. Полагаю, его лоб. ― Где она сейчас?

― Люди приходят и уходят. Я мало что могу тебе сказать.

― Черт возьми. Ты должна что-то знать. ― Удар сотрясает стену между нами. ― Я приму все, что угодно. Просто скажи мне…

― Я не знаю. Я никогда не выхожу из этой комнаты. Прости.

Он бросает в пустоту еще одно проклятие, и в нем все еще слышна ярость, но к ней примешивается безнадежность, которая вызывает во мне чувство вины.

― Сара ― распространенное имя. Возможно, это не…

― Черт.

― Ник…

― Черт побери. ― Он бьет кулаком по стене. ― Я говорил им. Я, блядь, говорил им.

Я снова вздрагиваю, подаваясь вперед. Поворачиваюсь лицом к стене между нами, представляя его по другую сторону. У школьного Ника было детское личико и золотисто-русые кудряшки, этого человека я представляю совсем другим. Темные волосы, темные глаза, темная душа. Он, конечно, ведет себя не так, как остальные.

Но его боль такая же.

Разбитое сердце, гнев, смятение.

И вот, мое сердце слегка сжимается, еще одна болезненная рана пронзает орган насквозь, и ей суждено оставить свой неизгладимый шрам. Слеза скатывается по моей щеке, когда Ник обрушивает на меня град ударов, рыча от боли, его цепь звенит о кафельный пол.