Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер
― Я должна быть голой? ― спрашивает она, когда я подвожу ее к нужному месту.
Это почти заставляет меня рассмеяться вслух ― она слишком хорошо меня знает. И сейчас мысль о ней, голой, искушает меня отказаться от своих планов. Но…
― Я немного ненавижу себя за то, что говорю это, но не сейчас. Наверное, это будет не очень безопасно.
― Ладно… ― Она растягивает слово, прикусив нижнюю губу. ― Мне стоит беспокоиться?
Встав у нее за спиной, я обнимаю ее одной рукой, другой беру кувалду и кусаю ее за плечо.
― А ты как думаешь? ― Когда она ухмыляется, я целую след укуса. ― У меня есть кое-что для тебя. Оно тяжелое, так что будь готова.
Она двусмысленно хмыкает.
― Ты еще хуже, чем я. ― Я ослабляю хватку на ее талии настолько, чтобы шлепнуть ее по заднице. Затем вкладываю рукоятку в ее руки и снимаю повязку с глаз.
Она бросает взгляд на кувалду, затем поворачивает голову и смотрит на меня, вопрос отражается в ее глазах.
― Думаю, нам нужна более открытая планировка. Хочешь заняться сносом?
Ее лицо загорается, и она возвращается к инструменту.
― О, черт возьми, да.
― Это моя девочка. ― Я отхожу на несколько футов в сторону, давая ей возможность размахнуться. ― Вперед.
Подняв ее так высоко, как только может, она замирает, моргает, а затем наносит мощный удар по стене.
Один раз.
Два.
Снова.
И снова.
Стена принимает ее ярость, покрываясь трещинами, сколами и вмятинами, каждый взмах сопровождается милым тихим рычанием. Я не сразу понимаю свою ошибку ― Эверли чертовски целеустремленная, но при росте в пять футов два дюйма и весе чуть больше ста фунтов она явно не создана для того, чтобы пробивать укрепленную стену. Дом сопротивляется, и у нее на лбу выступают капельки пота.
Она не останавливается. В выражении ее лица ― буря силы, гнева и отчаяния ― неумолимое слияние, которое заставляет ее продолжать размахиваться, даже когда ее руки устают, а на глаза наворачиваются слезы. Она слишком упряма, чтобы сдаться, и именно поэтому я встаю за ней, касаясь грудью ее спины. Я накрываю ее руки своими, усиливая ее хватку.
― Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? ― шепчу я ей на ухо.
Тяжело дыша, она слегка кивает, а пальцы крепче сжимают рукоятку.
У меня свои проблемы со стенами.
Вместе мы бьем, бьем и бьем по ней, превращая вмятины в дыры, а затем в щели, достаточно большие, чтобы можно было разглядеть столовую за ними. Воздух прохладный, но по моей спине течет пот. Эверли тяжело дышит, заряженная чем-то, что выходит за рамки обычных усилий.
Это освобождение.
Это то, на что я надеялся. Потому что, хотя я и не умею выражать свои мысли словами, я умею читать людей ― и в первую очередь ее. Я видел, как ее пальцы скользят по белым стенам этого места, как ее ладонь задерживается там, словно она наполовину ожидает ответа с другой стороны. Как будто поверхность ― это одновременно и враг, и друг.
Когда стена начинает поддаваться, я отступаю и предоставляю ей решать, хочет ли она продолжать без меня. Она уже набрала обороты, и я минуту наблюдаю за тем, как она фыркает и рычит, обретая второе дыхание, которое заставляет ее бить сильнее.
Черт, как же это сексуально.
В столовой на ящике стоит коробка с бутылками воды, и я иду за ними, чтобы взять по одной для каждого из нас.
Пока я там, у нее происходит прорыв.
В буквальном смысле.
Кувалда пробивает стену, после чего огромный кусок штукатурки падает на пол возле моих ног, разбиваясь на куски. Теперь там щель размером с ребенка.
Почти готово.
Она продолжает. Дыра растет, пока не становится достаточно широкой, чтобы в нее пролезть. Звуки трескающегося дерева, ломающейся штукатурки и ее рычание, вызванное прилагаемыми усилиями, эхом разносятся по пространству. В любую минуту я ожидаю увидеть, как грива волос, покрытых белой штукатуркой, триумфально выходит из отверстия и присоединяется ко мне на другой стороне.
Но ее рычание превращается в нечто большее. Что-то более тяжелое.
Ее удары замедляются, дыхание сбивается. Кувалда выскальзывает из ее пальцев и с тяжелым стуком падает на пол. Пыль повисает в воздухе, как облако, и я смотрю в отверстие в стене как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ломается.
Черт.
Я хмурюсь, заглядывая в неровную щель.
― Пчелка?
Ее глаза наполняются слезами, которые проливаются и смачивают кончики ее волос. Она стоит там, ее плечи дрожат, руки прижаты к коленям, и она смотрит на меня так, будто никогда раньше меня не видела.
― Привет, ― шепчу я с другой стороны.
Она качает головой. Прикрывает рот рукой.
У нее вырывается всхлипывание.
Я, не раздумывая, шагаю через проем, сокращая расстояние между нами.
Когда ее колени подгибаются, я ловлю ее, она прижимается и рыдает у меня на груди. Я заключаю ее у крепкие объятия, одной рукой поддерживая за плечи, другой прижимая к себе ее голову, и она, наконец, выплескивает все это. Я чувствую, как ее грудь поднимается и опускается резкими толчками, когда эмоции вырываются наружу, словно прорвав стену, груз которой она несла в течение нескольких лет.
Мне больно смотреть на это, но я знаю, что она выстоит.
Она освободится.
Эверли поднимает глаза, пока я обнимаю ее, и сквозь слезы прорываются сдавленные слова.
― Я не думала, что это будет так.
― Как? ― спрашиваю я, убирая с ее лица прядь волос, покрытых штукатуркой.
― Как будто я снова могу дышать. ― Ее голос дрожит, но в нем что-то есть ― надежда просачивается сквозь трещины. Слова льются потоком, годы молчания и заточения срываются с ее губ. ― Я сидела там, ― задыхается она, указывая на стену. ― Смотрела на нее и мечтала о том, что находится по ту сторону. Хотела просто пройти сквозь нее. Но я не могла. Не могла.
Я притягиваю ее ближе, прижимаю к своей груди. Она не столько ломается, сколько отпускает все, растворяясь во мне, словно наконец-то почувствовала себя в безопасности.
Ее голос дрожит.
― И когда ты был там, когда я знала, что ты в соседней камере… ― Она издает прерывистый смешок, дрожащий и болезненный. ― Мне хотелось кричать. Я хотела разнести все это проклятое место на части. Но я этого не делала. Я просто… сидела там. Я позволяла ему побеждать, день за днем, год за годом.
― Нет, ― резко говорю я, хватая ее за лицо и заставляя встретиться со мной взглядом. ― Ты выживала. Ты боролась так, как он не мог видеть. Ты пережила его, Эверли. Ты здесь сейчас, потому что ты сильнее, чем он когда-либо был.
Отчаянно кивая, она вцепляется в мою рубашку, и с ее губ срывается еще больше смеха. Улыбка вырывается на свободу, как с трудом одержанная победа.
― Я так долго сдерживалась.
― А теперь ты даешь волю чувствам, ― бормочу я ей в волосы. ― Все кончено.
Ее слезы пропитывают мою рубашку, но я чувствую ее ровное дыхание, чувствую, как уходит напряжение из ее тела. Руки крепко обнимают меня, и она шепчет в ответ, словно обещает.
― Все кончено.
Когда она наконец отстраняется, ее лицо залито слезами и покрыто пылью, но глаза… Они живые, мерцают чем-то свирепым и неукротимым. Она вытирает щеки и оглядывается на зияющую дыру в стене.
― Я думала, что разрушить ее ― это уже достижение, ― говорит она, ее голос мягкий, ровный. ― Но это больше. Намного.
Я прижимаюсь лбом к ее лбу и улыбаюсь.
― Да, черт возьми, это так.
Она наклоняется и целует меня ― глубоко, крепко и безжалостно. А когда она отстраняется, ее взгляд задерживается на обломках позади нас. Она смотрит на них так, словно стена не просто сломана ― она исчезла.
А на ее месте появилась дверь.
― Что ты думаешь о дне карьеры? ― Сара появляется рядом со мной, одетая во фланелевую рубашку и кеды Converse в радужную полоску. На концах ее косичек завязаны бантики, такого же цвета, как эта дурацкая игрушечная гитара, которую она повсюду таскает с собой.
