Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя
Наратов зыркает на тачку у меня за спиной.
Снова на меня.
И опять пялится на тачку, на этот раз лапает ее таким взглядом, как будто это не дорогущий «Астон Мартин», а его персональный электрический стул.
Он, конечно, про Шутова знает.
Ну плюс-минус то же, что и все — гений, звезда IT-Олимпа, миллионер. Зверь.
— Да ты гонишь, — стонет Наратов, медленно сползая передо мной на корточки. — Да что же, блядь… Да как же… это…
— Бывают в жизни такие дни, Серёжа, когда покойники встают из могил и начинают срать тебе за шиворот. Относись к этому философски.
Он продолжает изрыгать разнокалиберные маты, ни один из которых меня абсолютно не трогает. Как будто между мной и этим унылым, и помятым клоуном прозрачная сетка, сквозь которую не просочится ни грамма грязи. Слова — и те не все долетают. А сам Наратов так дергается, словно часть из них моментально рикошетят обратно в него же.
Я всегда знала, что рано или поздно он меня узнает.
Когда-то давно множество раз представляла себе, какими мы будем в этот момент — я, со свершившимся возмездием наперевес, и он — размотанный моими интригами. И все это очень тешило мою душу, грело самолюбие. Как модно сейчас говорить — чесало эго. Я точно так же смотрела как человек, которого я однажды так слепо любила, ползает у моих ног, клянется в любви и раскаивается. А я просто отпихиваю его и иду в свою красивую новую жизнь, где меня ждет Лучший Мужчина на свете. Все в лучших традициях ста серийной женской мелодрамы в прайм-тайм.
И все именно так, если не вникать в незначительные нюансы.
Но пинать Наратова мне совсем не хочется.
Как, впрочем, и жалеть.
— Так вот зачем ты украла завещание, — гундосит Сергей. Медленно и грузно расправляется, но абсолютно точно не до конца. Вряд ли теперь он сможет горделиво распрямит спину вообще хоть когда-нибудь.
— Это ты его украл, Серёжа, а я просто вернула то, что принадлежит мне по праву.
От каждого моего «Серёжа» от дергается, как от удара плеткой.
Я всегда так его называла — Серёжа, Серёженька. Любила и ластилась как маленькая. Так любить могла только глупенькая Валерия Гарина. Слава богу, теперь я знаю, что это был просто долбаный адреналин, на котором этот моральный урод мастерски меня «качал».
— Я же знал… — Наратов уже даже почти выравнивает позвоночник, но вдруг стонет и снова скручивается. На лицо все признаки очень «серьезного разговора» с любимым тестем. Уже бывшим тестем, я так понимаю. — Знал, что с тобой что-то не так… Жопой чувствовал.
Сейчас он может говорить что угодно, но единственное, что чувствовала его жопа в мой адрес — это жадность и возможности. Он просто хотел пересесть с одной упакованной женской шеи на другую. И мою выбрал не случайно — по его логике, я была намного безопаснее Илоны, потому что за мной не стоял злой папочка, который в любой момент мог настучать по башке нерадивого зятя. А Наратову очень хотелось свободы, возможности раскачать очередную дуру, влепить ей клеймо зависимой истерички и жить припеваючи до тех пор, пока на горизонте не замаячит более перспективный «ресурс».
— Не вижу радости, Серёженька. Твой гениальный план выдать меня за Валерию Гарину сработал в самом лучшем виде.
— Сука, — стонет Наратов, сгибается, дышит так часто, что я на всякий случай делаю шаг назад. Оглядываюсь на Валентина и по взгляду вижу, что если этого мудака не дай бог стошнит мне под ноги — мой личный киборг не побрезгует затолкать все это обратно. — Сука, Лерка. Ты же… утопилась!
— Да, плавала я всегда неважно.
— Ты почему не… — Наратов справляется с дыханием, смотрит на меня с очередной порцией удивления. — Ты же могла!
— Так я сказала, Серёжа. Да и ты все услышал. — Как бы невзначай встряхиваю свободной рукой, совершенно точно имитируя тот самый жест, которым он семь лет назад «отряхнулся» от плачущей Валерии Гериной. Я столько раз прокручивала и повторяла ту сцену, что сейчас пантомима дается совсем без труда. Даже с легким облегчением.
Наратов внимательно следит за каждым моим жестом.
Морщит разбитый лоб.
Сцеживает новую порцию матов.
— И ты… столько лет… — Он натянуто и с бравадой смеется. — Лерка, сука!
Его даже разгадывать не интересно — настолько никудышный актер. С такими, как Наратов, всегда так: сначала они мастерски нахрапом лезут тебе под кожу, потом раскачивают на эмоциональных качелях, а потом начинают доить свои преференции. Но стоит только разгадать, как они устроены — и с божества моментально спадает его позолота, обнажая самую обыкновенную мразь. Скучную, предсказуемую.
— Так вот почему у меня все по пизде пошло! — орет Наратов, но снова мимо — Валентин даже не шевелится, у меня от его ора если что-то и дергается, то только уголок рта в попытке сдержать смех. — Ну ты и сука.
— Просто у меня память очень хорошая, Серёженька.
— И ты думаешь, что это так просто сойдет тебе с рук?!
— Уже сошло, — пожимаю плечами и киваю себе под ноги, — это ведь ты там, а я — здесь.
— И ты столько лет сидела на жопе и ждала? — не унимается Наратов.
— Нет, Серёж, это ты у нас опытный сиделец на жопе, и еще — на шеях. Женских. — Сокрушенно и даже почти снисходительно качаю головой. — А я пахала как проклятая. Время все расставило по своим местам.
Наратов еще раз сканирует меня взглядом.
Он голодный — я это отлично понимаю даже через семь лет сытой жизни.
Было бы слишком наивно верить, что он раскается. Единственное, что я вижу в глазах, которые когда-то боготворила, а потом так же люто возненавидела — это огромное, истеричное желание отмотать назад. Нажать эту жизнь на кнопку «возврат», вернуть себе сытую жизнь под «зонтиком» денег и связей Новака, снова украдкой сидеть на сайтах знакомств, окучивая очередную дуру, повышая свое раздутое чувство величия.
Он ни на секунду не думает о том, чтобы вернуть семь лет и, возможно, не предавать и не использовать. Совершенно точно — нет.
Такие как Наратов, Угорич, Андрюшенька и Завольский-старший не способны на раскаяние.
Возможно, на это не был способен и мой отец.
А я… Я никогда не узнаю, на что способна я, потому что вовремя отхожу в сторону и говорю «пас, я больше не играю». Но и слившейся себя тоже почему-то не ощущаю.
Как сказал бы Димка — чувствую себя умненькой.
— Значит, он тоже ничего не знает, — Наратов кивает на стеклянный небоскреб «ТехноФинанс», намекая на Завольского.
Хотя на самом деле намекает он совсем на другое.
— Серёжа, ты серьезно? — Морщусь, потому что он снова с шумом выдыхает в мою сторону. — Не надо, Серёженька. Ну подумай хоть немного своей головой, пошевели своими извилинами.
— Это ты пошевели, Лерка, сколько готова заплатить, чтобы никто не узнал твой маленький секрет. — Он все-таки сплевывает мне под ноги.
Валентин делает всего два движения — кажется, два, потому что ничего кроме легкого сквозняка и скользкой тени я больше не успеваю заметить.
Раздается хлесткий удар.
Хрип Наратова, на звук которого у меня даже ни один нерв не вздрагивает — настолько пофигу.
Валентин возвращается на место, а Сергей стоит на коленях, судорожно хватая воздух.
И даже не замечает, что растирает ладонью свой же плевок.
— Серёженька, ты можешь хоть сейчас пойти к Завольскому и все ему рассказать. — Хотя в теории с того дна жизни, в котором сейчас барахтается Наратов, выйти на этого монстра ему будет крайне проблематично. — Расскажи ему святую правду. Только не забудь углубиться в подробности, как именно ты об этом узнал, а самое главное — про завещание, которое ты собирался использовать, чтобы отжать у Завольского его денежки и теплое креслице. Я готова даже сумму с тремя нулями заплатить за билет в первый ряд на это представление.
Наратов всхлипывает, уже привычно выдавливает из себя щедрую порцию словесного мусора.
— Я тебе честно скажу, Серёженька, что твоя священная корова в моем огороде, наверное, доставит мне неудобства. Но ты ведь уже знаешь, что я из любого дерьма выберусь, потому что живучая. А вот что с тобой будет, родной мой?
