Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя
Начинать с самого низа не страшно — я и у Шутова начинала с младшей куда пошлют, и в «ТехноФинанс» попала чуть ли не в самый пыльный отдел. Просто, теперь у меня муж и, строго говоря, наши с ним рабочие графики должны совпадать хотя бы для какого-то адекватного взаимодействия. И, что самое важное — территориального. И хоть я преувеличиваю, думая, что начинать придется все с нуля, но вряд ли сильно ошибаюсь, предполагая, что мой самый реальный вариант сейчас (с учетом моих притязаний и опыта) — это какая-то иностранная компания.
А это значит — разъезды.
Меньше времени вместе.
Больше телефонных разговоров, жарче встречи, но меньше… нас.
Я выталкиваю грустные мысли из головы до понедельника. На сегодня мой рабочий день окончен, впереди — четыре дня отпуска.
На улице снова дождь. Валентин раскрывает зонт над моей головой. Я специально вышла немного раньше, чтобы подышать своей любимой погодой.
В кармане вибрирует телефон. Я мысленно закатываю глаза, когда вижу на экране номер Завольского. Останавливаюсь, набираю в легкие побольше воздуха, прежде чем ответить. Напоминаю себе, что спрашивать его в лоб о делах, которые они крутили с моим отцом — очень неразумно. А потом ловлю себя на мысли, что мне… все равно.
Смотрю на фамилию этой кровожадной твари и впервые абсолютно не чувствую страха.
Ни перед тем, что он может сделать. Ни, тем более, собственного разоблачения. Хотя прекрасно понимаю, что целая живая дочка Гарина — это для него гораздо более существенная угроза, чем Угорич. Но мне абсолютно все равно. Может потому, что у меня в тылу моя бешеная зверюга?
«В смысле может, обезьянка?!» — своим собственным голосом возмущается в моей голове Шутов.
Ну да, никаких «может».
Я точно защищена как Пентагон.
Прикладываю трубку к уху и еще до того, как Завольский подаст голос, замечаю фигуру справа, метрах в пятидесяти. Сутулый, без зонта, стоит под дождем и тупо трусится.
— Юрий Степанович, добрый вечер, — говорю в трубку, а сама приглядываюсь к этому странному «мокрому телу», которое совершено очевидно направляется в мою сторону маленькими шагами.
— Полагаю, вы утрясли все вопросы с юристами, Валерия Дмитриевна, — кашляет в трубку жирный боров.
Ясное дело, что обсуждать трагическую, но «очень кстати подвернувшуюся» гибель Угорича мы не будем ни по телефону, ни вообще. Мы просто две змеи, каждая из которых совершенно справедливо ожидает от другой нападения. Он может «слушать» меня, я могу «слушать» его. Каждый из нас искренне хотел бы видеть другого если не в сырой земле, то совершенно точно — за решеткой. Поэтому, наши разговоры выхолощенные и сорваться на меня как в прошлый раз, он точно больше никогда себе не позволит.
— Вопрос закрыт, Юрий Степанович.
Я продолжаю наблюдать за мокрым телом.
Валентин тоже его заметил, выдвинулся вперед.
Я перехватываю у него ручку зонта, выглядываю через плечо, чтобы убедиться, что все-таки узнала это тело.
— В среду собрание акционеров, — говорит Завольский, — у вас есть два персональных вопроса, как я слышал.
Беззвучно хмыкаю. В общем, чтобы раздобыть эту информацию (вообще не секретную), не нужно даже сильно стараться. Но этот старый мудак никогда бы не стал унижать себя крысиной работой. Значит, кто-то из моего окружения уже вовсю делает это вместо него.
Я ставлю еще один плюсик напротив решения сваливать из «ТехноФинанс».
Если я останусь, даже если мне удастся вышибить Завольского за порог, это все равно будет война. Непрекращающаяся война на изнурение, на истощение. Война, в которой выживет только тот, который… первым схватится за нож.
— Я не обязана обсуждать с вами свои вопросы к собранию, Юрий Степанович. Мой рабочий день закончился час назад, так что я вообще не обязана обсуждать с вами рабочие вопросы. А с личными просьбами я в среду вечером уже не принимаю. Всего доброго.
Не жду, пока он рыгнет что-то в ответ, просто выключаю телефон и бросаю в сумку.
— Валентин, подожди, — останавливаю своего «киборга», когда он совершенно недвусмысленно выходит наперерез мокрому телу.
Даже в низко надвинутом на глаза капюшоне, я узнаю знакомое лицо.
Потрепанное, заросшее, со целой коллекцией разнокалиберных синяков. В таком тусклом свете плохо видно, но, кажется, у него еще и нос сломан. А судя по запаху, который слышу даже с расстояния в несколько метров — он не переодевался минимум… неделю? Кажется, ровно столько времени прошло с тех пор, как я передала Новаку всю подноготную его «второй личной жизни». Той, в которой он успешных, богатый, а главное — холостой.
— Валерия Дмитриевна? — Валентин стоит между нами, как мой личный «живой щит», хотя я от Наратова ничего такого и не жду.
Он, может, и хотел бы помахать ручонками, но только со значительно более слабым противником. И уж точно не перед глазами моего «бойцовского питбуля».
— Все хорошо, Валентин, — кивком показываю, что он может отойти.
Само собой, он занимает место всего в паре метров от нас. С такой дистанции Валентин успеет вырубить Сергея через секунду после того, как он хотя бы подумает о том, чтобы причинить мне вред.
— Плохо выглядишь, — говорю я, нехотя делая шаг к нему навстречу. Неприятный запах помойки становится сильнее.
Знакомый запах.
Я сглатываю горькие воспоминания, запрещая себе здесь и сейчас рефлексировать о прошлом.
— Перспективный молодой политик должен выглядеть как-то не так, вроде. Да?
— Зато ты, сука, просто цветешь, — цедит он сквозь зубы, и вместе с адским запахом дешевого бухла из его рта хлюпает желчь.
— Спасибо за суку — давно считаю это комплиментом, — ненавязчиво улыбаюсь. Вспоминаю, что раньше смотрела на него чуть ли не как на небожителя. Каждое слово из его рта ловила. Готова была хоть на задних лапках пританцовывать ради одобрения этого мудака. И маленькая Валерия Гарина вдруг лезет наружу из моего нутра. Так стремительно, что я даже остановить ее не успеваю. Или просто уже не хочу? — А что случилось-то… Серёженька?
Он подается вперед. Только корпусом, скорее плечами и головой, не зря опасаясь, что любое движение сверх этого будет стоить ему как минимум парочки зубов. Я даже не шевелюсь, хотя от амбре перегара прямо мне в лицо потом обязательно умоюсь с мылом. Наратов крутит мордой у меня перед лицом, изредка сцеживает маты в пустоту.
Отступает. Жмурится. Трясет головой. Снова разглядывает мое лицо, как будто щупает.
— Да быть не может… — Трет глаза грязными пальцами. — Да ну на хуй.
Он удивлен и ошарашен одновременно.
— Я тебя, блядь, узнал! Сука, узнал! — орет Наратов и хватается за голову, сдергивая капюшон.
На лбу у него здоровенный кровоподтек и глубокая рана.
Все это надо было обработать чем-то еще хотя бы несколько дней назад.
Я жестом снова притормаживаю Валентина.
— Ах ты… блядь! — Наратов топчется на месте, как сломанная заводная игрушка. — Сука, сука!
Вот он — мой… звездный час?
Семь лет ради одной минуты.
Ради взгляда глаза в глаза в лицо человеку, который однажды просто переступил через меня, как через дохлую собаку. Ради этого мгновения, в котором уже я проехалась по нему беспощадным катком.
А мне вообще никак.
Он такой жалкий.
Неужели я была такой же, когда хватала его за рукав пиджака и умоляла не отворачиваться от меня? Плакала, кричала «Сереженька, я же люблю тебя, я же твоя невеста!»
— Ах ты сука! — Наратов заканчивает метаться. Теперь просто столбенеет. Выпучивает по-кроличьи красные глаза. — Пиздец на хуй…
— Здравствуй, Серёженька, — улыбаюсь слегка натянуто. — Семь лет не виделись.
Это усталость.
Не триумф и не заслуженное злорадство.
Это просто тихая усталость с легким флёром отвращения.
— Лерка… — выдыхает новую порцию гнилого содержимого легких. — Лерка… Гарина.
— Валерия, — поправляю тоном снисходительной училки. А потом, вдруг просто плюнув вообще на все, «расшифровываю»: — Валерия Шутова.
