Сбежать от зверя. Прощение - Анна Григорьевна Владимирова
– Я могу научить тебя всему, что знаю, – прошептал он. – Ни у кого не было такой возможности. Никогда.
– Зачем тебе это? – тихо спросила я.
– Не твое дело, – склонился он к самому лицу. – Бери кисти, подтирай слезы и начинай работать. Мужики приходят и уходят, а то, что в душе и руках, остается с тобой всегда. Ты – одиночка, Марина. Как и я. Никто тебе не нужен. Тем более – волк этот твой…
– Ты его не знаешь! – зачем-то огрызнулась я.
Миша только оскалился:
– Ты думаешь, с такими монстрами, как я или он, можно жить долго и счастливо?
И вдруг развернулся и зашагал вглубь мастерской, а вскоре вытащил какое-то полотно и понес мне. Только я уже знала, что это. Эта картина – моя. Он забрал портрет Тахира из больницы. Я безмолвно взирала на то, как он ставит ее рядом с пустым полотном и разворачивает ко мне. Будто раздел меня догола и скривился, глядя на открывшееся зрелище.
– Это твое видение того, кого любишь? – потребовал он сурово. – Нет там такого и близко, Марина! Да и лежащих на кровати мужиков столько, что на это никто смотреть не будет!
– Я рисовала для себя! – обиженно засопела.
– Ты не оставила себе ничего из того, кем он является! Здесь нет жизни. Ты убила его на этой своей картинке.
– Я убила его из-за тебя! – сжимала я кулаки. Ох, как хотелось броситься и хоть разок успеть попасть по носу. Только до меня вдруг дошло, и я оцепенела: – Тахир что… мертв?..
Стерегов только высокомерно замолчал, но я не могла больше ждать очередного проблеска человечности и зарядила ему кулаком пониже ребер:
– …Говори!
Вышло болезненно, но только для меня. Стерегов перехватил мой следующий удар и завел руку за спину, причиняя боль:
– Ты сейчас без рук останешься, – прошипел на ухо, хватая за горло. – Но мне плевать. Ты будешь рисовать ногами! Ртом! Может, тогда до тебя дойдет, что должно быть в центре сюжета!
– Ты говорил, мои картины – дерьмо!
Мы орали друг на друга во весь голос, только… ничего не происходило. Он не выходил из себя, а у меня словно силы высосали, и я не смогла больше поднять руку.
– Твои картины прекрасны. Я врал.
– Что с Тахиром? – не слушала я.
– Да откуда мне знать?! – Ноги подкосились, и Стерегов позволил мне опуститься на пол. Только тут же присел рядом и тихо пообещал: – Я узнаю.
Я подняла на него взгляд:
– Ты можешь не сказать… – начала я.
– Я похож на того, кто будет щадить твои чувства? – сдвинул он брови. И правда. – Теперь пей кофе, ешь будерброд и рисуй «глухонемой камин». Может, потом и волка своего сможешь нарисовать так, чтобы дыхание спирало от одного взгляда…
– Я не хочу никому спирать дыхание!
– Хочешь. Не хотела бы – не пошла бы ко мне работать.
– Я не хочу этого сейчас! Ты быстро разрушил иллюзии…
Но он не стал дослушивать – снова схватил за шею и притянул к себе:
– Хватит ныть, – процедил, пристально глядя в глаза. – Твои работы – лучшие из тех, что я видел в школе. Ты талантлива, Марина. Но нужно работать над этим. Много и упорно!
– Какого же… – начала было я, собираясь припомнить, для чего именно он намеревался использовать мои работы, когда до меня вдруг дошло.
Он столько моих картин оставил себе… Дерьмовые картины не вешают в своем доме. Он что… учил меня? Давал же задания прямо как сейчас. А потом вешал картины в своем доме? Он не трогает меня, не тащит в постель, терпит, срывается… Все для комиссии? Стерегову достаточно посадить меня в клетку и временами отряхивать, чтобы показать другим. И я буду продолжать всем улыбаться и говорить заученно то, что меня попросят, потому что мне важно спасти Тахира.
Но если спасти его мне не удалось? Если Катя не помогла, а он натворил что-то, что не исправить? Да, не Стерегов, но Тахир не просто так ушел… Он мог не выдержать?
– Я устала разгадывать твои загадки, – сдалась я. – Узнай, пожалуйста, что с Тахиром.
Он поднялся:
– Сегодня остаешься тут одна. Что-то понадобится – в кухне стационарный. Вызов на «единицу».
И он ушел.
5
Прошло еще три дня бесконечного смирения и воспитания силы воли. Я уже не говорил с Катей. Только злился на нее. Она еле заметно дрожала каждый раз в моем присутствии, пытливо поглядывала в лицо, пока я равнодушно пялился ей в глаза.
И вот сегодня впервые за долгое время заговорила.
– Я пущу к тебе сегодня одного твоего знакомого. В одиннадцать приедет.
– Думаешь, уже можно? – Вышло безжизненно.
Зря она заговорила. Потому что на место той самой жизни пришла глухая ярость.
– Меня беспокоит твоя покладистость, – перекинула она стетоскоп через шею и привычным движением поправила длинные волосы.
– Ты просила не вспоминать, – нахмурился я раздраженно.
– В том и дело. Я просила. И ты вдруг слушаешь.
– Тебе не угодишь, – недовольно отозвался я. – Ты права, у меня сегодня в планах взять тебя в заложники и пригрозить остричь под мальчика, если не выложишь мне все.
– Это на тебя больше похоже. – Искры исчезли из ее голоса, и Катя потухла.
– Я не хотел тебя обижать. – Поймал ее взгляд, и тот дрогнул.
– Ты не обижаешь. Я просто твой врач.
– А за что ты меня любишь? – забылся я, почувствовав слабину.
Катя растерянно моргнула и отвела взгляд.
– Ну, в тебя сложно не влюбиться, – начала уклончиво и добавила: – Мне. Ты надежный, Тахир. Верный. Любящий… Ты когда любишь, то… – она замялась, – очень хочется быть той самой…
– И кого я люблю? – сузил я глаза на лице Кати.
– Ты любишь другую.
– И где она? Не любит меня?
– Черт, Тахир! – рыкнула Катя. – Ну вот как я в который раз позволяю обвести себя вокруг пальца?!
– Она меня бросила? Ушла? – давил я, чувствуя, что изнутри поднимается волна такой злости, с которой я сам не могу справиться.
– С ней все в порядке! Но тебе надо поправиться!
– Ты ее не пускаешь ко мне?!
Приборы взвыли, загорелась красная лампа, а Катя метнулась к тумбочке. Зверь внезапно рванулся из глубины сознания и затих уже на поверхности. Откуда-то мы оба с ним знали, что выходить из себя больше нельзя, иначе это будет огромным шагом назад от свободы и возвращения памяти. Мне на некоторое время заложило уши, но неожиданно все прояснилось, и я встретил Катю с уколами и бригадой
