Черноокая печаль - Зарина Солнцева
Все мое игровое настроение вмиг испаряется. Желваки заиграли по щекам, и я недовольно поджимаю губы, выжидающе устремив взгляд на Наталку.
— Ну и какой "дятел" тут мимо пролетал?
Она на миг смущенно на меня смотрит, но тут же распахивает такие желанные мною уста.
— Не в этом дело, Третьяк...
Но до меня быстро доходит, что общими силами мои хитрожопые родственники могли отправить разжалобить Наталку только одного бера. К чьему слову она бы не просто прислушалась. Но и сразу же пожалела меня.
— Мироха, зараза такая.
Вырывается у меня от осознания, что это точно был он! И Наталка тут же испуганно распахивает ресницы, возмущенно глянув на меня. Я аж проникся, честно слово!
— Да не имеет значение, кто сказал! Мне обидно, что не ты! Разве мы не повязаны браком, Третьяк!? Разве не жена я тебе!
— Жена. — согласно кивнул я, не уходя на попятую. — Только зачем тебе это знать? Лишний раз тревожиться? Пустяковое дело!
— Не делай так! — неожиданно, будто ужаленная в свой красивый миленький зад, Наталка подпрыгивает на ноги и хлопает ладошами по столу. Лишь ручкам своим больно сделала.
Но вся пылая праведным гневом, она невольно напоминала мне грозного мышонка, что требует правды у кота. Еще и возмущенно округлые щечки румянцем покрылись. Так, а о чем она там говорила...
— Я вижу, как ты тоскуешь, как тебе больно. Они же твоя семья, ты не можешь от них...
— Моя семья — ты!
Отрезаю я быстро и не раздумывая, вмиг растеряв весь жар возбуждения. Ну что за гадство, ммм?
— Но Третьяк... — жалобно потянула Наталка, вмиг обогнув стол и встав напротив меня. Она ласково положила ладошки на мою бородатую моську. — Я не хочу, чтобы жертвовал частью себя ради меня. Твои братья, ты же к ним очень привязан.
— Как привезался, так и развежусь. — фыркнул я мрачно, обнимая округлые бедра и подтянув к себе ближе. Дабы уткнуться носом в ее живот. Тонкие пальчики заскользили по моим волосам.
— Любимый мой, тебе больно уже сейчас. А когда боль скользит в твоих голубых очах, мне реветь охота.
Обнимаю ее крепче, потеревшись щекой о ткань платья, пропахшие лесом и елейником. Ради нее, ради ее благополучия, я готов это стерпеть. Да, я смогу... Но ей говорю другое.
— Брось, Наталка. Пройдет время, и все забудется.
— Не забудется. — тяжко выдохнула она, продолжая пропускать пряди волос через свои пальцы. — Раны, причиненные близкими, не дают о себе забыть. Имея дурной нрав, гнояться и болеть.
— О чем ты? — я уловил в ее голосе вселенское одиночество, щедро приправленное грустью. На миг мне показалось, что нащупал этим разговором тот самый узел, что давит на ее сердечко, погружая мою красавицу в вечную печаль.
Подняв на нее очи, я слегка отвел голову назад, уловив любимые темные глаза, но не убрал рук с манящих бедер. Не хочу отпускать. Тем более сейчас.
Тяжело вздохнув, Наталка прикусила нижнюю губу. Не-не-не... никаких там отговорок и молчанок. Устроив ее к себе попкой на колени, я ухватил пальцами точечный подбородок, повернув к себе личиком. Нежно огладив большим пальцем линию челюсти.
— Говори, милая. Мне ты можешь довериться. Что за твои секреты обошли меня стороной!
Она невесело хмыкнула.
— Я всегда тебе доверяла и не лгала, в отличие от тебя. — Тычет мне пальчиком в грудь. Но тут же опускает его вниз. — Но один секрет я все-таки надеялась, что уйдет со мной в могилу.
Хмурю брови, словив ее ладошку, и крепко сжимаю.
— О чем же ты, печалька моя? Ты что-то умолчала от своего любимого мужа?
Она тяжело вздыхает.
— О таком не принято говорить жениху аль мужу. А любимому и вовсе стыдно. Но... — Она досадливо прикусывает губы, робко глянув мне в очи, потом жмурится и выпаливает: — Я тебе солгала, Третьяк, не сирота я.
Отводит взгляд, страшась глянуть в мои очи, и ломает пальцы в руках. Выдает:
— Вот так вот... Есть у меня и мать, и кровные сестры.
Не такая уж страшная ложь. Облегченно выдыхаю. Я уж себя вообразил черт знает что... Но с языка срывается любопытство:
— Почему же ты мне молвила до сегодняшнего дня другое?
Наталка вся сжимается, я чую ее боль и обиду. Прижимаю к своей груди, глажу по точечной спинке. Проходит время, прежде чем она начинает говорить:
— Я воевала, Третьяк. Почти три зимы сначала на южном фронте, потом у Солянки, аккурат неподалеку от вас. Не по своей воле я на войне очутилась, но старалась совестно делать свое дело и сохранить свою честь девы. Когда меня забрали из отчего дома, мать не пререкалась. И мое жалование за годы моей службы тоже ей приходила. Я была не в обиде...
Печалька жмет плечиками, слегка прикусив собственные уста.
— Все понимала, старшая сестра была при детях. А после меня еще две девки. Всех кормить надобно. Отец сгинул в море, еще до того, как меня забрали. И я... не думала, что, вернувшись домой, меня туда не примут.
— Погодь. — Что-то внутри перекрутилось, мой голос хрипел, но инстинктивно я чуял, что ей сейчас нужна поддержка и безграничная ласка. Посему глубже вдохнул и понизил голос до вселенского спокойствия и безмятежности. — Что значит «не примут в отчий дом»? Как это?
Она постыдно прикусила сильнее губу, почти до крови, чутка отстраняясь от меня, даже не рискнув глянуть в мою сторону.
— Девок воевавших по возвращению в родных краях называют походными шлюхами. Что обхаживали дружинников князя. Женихи отказываються от бедняжек, а родители спешно выдают замуж, дабы замять позор. Меня ожидало в родном тереме участь не лучше.
— Тебя пытались насильно выдать замуж?
Мой голос охрип, от одной мысли, что другой мог назваться ее мужем. Другой бы сейчас держал ее на коленях, быть может, уже бы зародил в чреве печальке свое семя, весь мир перед очами краснеет. Зверь внутри подымается на дыбы, злобно оскалившись.
Никому.
Никогода.
Не отдам.
Только моя.
Надо взять себя в лапы. Не пугать своей привязанностью, душительной любовью. Она человечьего рода. Не
