Черноокая печаль - Зарина Солнцева
— Пытались... — Вздыхает и морщит личико от отвращения. — За старика, он был старше и мамки, и папки. Я с его дочерью в детстве в куклы играла. Мать взяла у него взаимы на свадьбу сестер младших. Их должны были сосватать, но я вернулась с войны. И семьи женихов быстро перехотели родниться с семьей «казармной шлюхи».
— Не смей называть себя так!
Прежде чем подумать, мои пальцы ухватили ее за подбородок, силой заставив глянуть на меня. Ей, наверное, больно! Поразила меня мысль, и я смягчил захват.
— Ты воевала наравне с мужиками. Хрупкая девочка, как тростинка. Спасала их. Сколько мужей, отцов, братьев и сыновей вернулись благодаря тебе и другим целительницам. Да ради всех богов! Вы и моих побратимов спасали, как вас за это можно осуждать?!
— Тем не менее это так... Молодые девки и столько мужиков, грех сплетням не зародиться.
С болью улыбнулась она мне.
— Война — это бесчестье, смерть, боль. Люди, загнанные в капкан смерти, не хуже зверей. Даже если что и случилось... — Спотыкаюсь на слове, потому как действительно солгу, если скажу, что не видал подобное. Снасильничать девку на войне — дело немудреное. И много чести не надо. Паршивее всего, когда свои же насильничают. Видал и не такое. — Не ваша вина, если такое случилось.
— А мамка моя считала по-другому. — Слезинки крупными горошинами стекали по ее впалым щечкам. — Так и сказала мне в лицо: «Лучше бы ты и не возвращалась живой». И сестрицы на меня злобно смотрели, что замуж не смогли выскочить изо меня.
— Ты поэтому сбежала?
Она, болезненно сжимаясь, тяжко вдохнула. Задыхаясь слезами.
— Н-нет... Меня... Я... не... могу... сказать... Я...
— Наталка... Глянь мне в очи! — Ухватив за плечи, я крепко ее тряхнул. Словив ее потухший взгляд. — Говори!
Шепнул тихо, но с легким хрипом приказа, от которого ей было не увернуться.
— Меня хотели снасильничать... — Мертвым голосом выдыхает она. — И мои... односельчане... проходящие мимо... не вмешались.
Все внутри меня вмиг леденеет. Вспомнилось, как поначалу она от меня отпрыгивала, как от прокаженного. Думал, играет... А она...
Боги! Как же они ее перепугали!? Чуть не сломали! А если бы довели дело до конца? Она же дуреха такая слабенькая, укоротила бы себе век, и всё! Как бы я ее нашел тогда? Как бы обрел свое счастье?
Не сказав больше ни слова, я прижал ее к своей груди крепко-крепко, молча раскачивая на руках, как младенца.
Убью любую падаль, которая хоть однажды косо на нее посмотрит. Просто сотру в порошок!
Мы долго так просидели. Она, щечкой прижимаясь к моей груди, то и дело всхлипывала, пока слезинки не иссякли.
Молчание было не тягостным. Мы просто вконец обнажили души перед друг другом и теперь, казалось, получили ответы на все ранее мучившие вопросы.
— Знаешь... — Подняв мою черноокую на руки и уводя на ложе, уложил ее на перину, сам лег рядышком. — Я долго не мог принять то, что отец покинул нас ради другой женщины. Я видел, как страдал по своей Озаре Мирон в тени ее мужа. И для меня любовь показалась скорее карой небес, чем даром.
— Видно, поэтому боги направили меня в тот день у того трактира. — Хмыкает моя печалька, шмыгнув покрасневшим носом. Глажу румяную щечку. Улыбаюсь краем губ.
— Я благодарен им за это. И теперь мысленно прошу прощения у духа отца. Истинная любовь заслуживает такие жертвы.
— Не надо жертв, милый. — Узкая ладонь Наталки легла аккурат у моего сердца. Покрасневшие глазеньки поймали меня в свои сети. Не отвести теперь взгляда. — Я не хочу, чтобы ты мучился вдали от них. Не хочу! Чтобы наши дети росли так, будто их родители сироты! Пусть моя родня от меня отреклась. Но твои братья... Что Гром, что Тихий, что Мирон... Они никогда от тебя не отрекались!
Сердце пропустило удар. Наши дети... Придет день, и моя суженная понесет от меня. Даст боги, родится крепкий, здоровый медвежонок аль медведица. Кудрявенькая, с огромными очами, как у мамки своей. Нежная, как весенний цветок. Мало ли паршивцев будут за ней ухлестывать? Не дай боги, я полягу в бою. Аль буду ранен! Аль не замечу! А там, Наталка верно говорит, Гром мигом оторвет причиндалы всем «дерзким», кто к моей доченьке полезет. Потому как моя дочь — это и их дочь. А их дети и для меня родные.
А если не одну дочку Леля подарит? А если...
Боги, Наталка права. Пускай белые и дружелюбны со мной, но я бер. Рожденный среди медведей, и всю жизнь прожил с ними. Не вмоготу мне будет вдали от них защищать свое сокровище.
— Что же нам делать, милая?
Тяжко выдыхаю я, огладив пальцем ее лоб.
— Туточки тебе приглянулась. А там ненавистный клан, воспоминания дурные.
Наталка улыбается краем губ, пытаясь быть беззаботной. Только чую я, переживает.
— Мирон сказал, что у границы твоего клана есть пара охотничьих домиков. Может, сперва туда...?
-— Ох, ты ж моя душа! — Прижимаю ее к себе плотнее, наслаждаясь любимым запахом. — Ты прости меня, печалька.
— За что?
Робеет она с вопросом. Я лишь невесело хмыкаю.
— Горюшка ты глотнула изо меня. И опять я тебя тащу за собой в пучину...
— Тшшшш... — Указательный девичий пальчик накрыл мои уста, призывая молчать. И я послушно затыкаюсь. — Все прошло, Третьяк. И хвала богам! А ты... Ты просто никогда меня больше не покидай. Молю лишь об этом.
— Никогда.
Клятва срывается с уст, и я тут же ими накрываю рот любимой. Пальцы уже добрались до пояса платья, развязываю его.
Вот так вот, милая, не стесняйся стонов... Нашу клятву надо скрепить.
Дорогие друзья! История Наталки и Третьяка подходит к финишной прямой! Знаю, для многих это возмутительно, так как некоторые властолюбивые медведицы не получили сполна по заслугам, но всё будет только уже в другой книге цикла. А пока нас ждут еще две главы с этой прекрасной парочкой и их заслуженное счастье.
А вас приглашаю почитать третью книгу цикла про старшего брата Третьяка
