Черноокая печаль - Зарина Солнцева
Каждый раз, когда мне казалось, что война закончилась, ко мне приходил новый враг. Я просто хотела спокойно жить. Вздохнуть свободно и отложить лук и стрелы в сторону. Но батюшка, коему стало угодно признать меня, своего бастарда, решил по-другому. Теперь я младшая наследница Долины Черных Беров. Прямая угроза единственной наследнице, рожденной в законном браке. Столкнув нас лбом ко лбу с сестрицей, батюшка решил исчезнуть. Оставив меня на растерзание своей жены и свиты. Но всё изменил проклятый уговор о дружбе с северным кланом Бурых Беров. Им была обещана невеста дома моего кровного отца. И теперь я жена Бера Грома, вождя клана Бурых. К добру ли? Перун знатно посмеялся, когда связал браком Грозу и Грома!
Глава 29
— Третьяк... Ах! Да прекрати! Ну... Ммм... Какой же ты...!
— Какой? — нагло ухмыляется бер, стаскивая рукава платья с плеч, целую нежную кожу позвоночника, пересчитывая тонкие извитые позвонки пальцем.
— Настырный...
Вырывается на выдохе, так как другая ладонь накрывает мою грудь. Тот довольно урчит за моей спиной, продолжая тискать.
— Да, такой... А еще какой?
— Бестыдный!
Вскрикиваю я, когда платье скользит еще ниже, оседая на тазовых косточках, и пальцы бера сместились на живот, мягко его гладя.
— Угум... Ммм, — утробно урчит он, надавив слегка на лопатки.
— Любвеобильный!
— Хитрый!
— И... И...
Что там я еще хотела сказать? Не помню, дыхание бера обжигает ушную раковину, и мне становится не до слов уж точно!
— Да, печалька, какой я, однако, потрясающий! — бестыдно и горделиво заявляет бер, ухватив меня за бедра и уместив на край стола к себе лицом. — Ты только подумай, и весь твой!
Не успеваю закатить очи к потолку, и вообще стараюсь изворотиться ужом под его руками. И таки спастись от любви!
— Третьяк, у меня еще шторки не повешены! И пыль не протерта... И...
— Мммм... Всё потом... Поооотом.
Довольно напевает он, прежде чем поднять меня на руки и унести на ложе. Кивнув меня на широкую перину, он довольно ухмыляется, по-хищному облизав уста. А я-то, наивная душа, всё понять не могла! С чего это он первым делом, как мы заявились в этом охотничьем тереме, принялся кровать плотничать!
Как он там мне сказал? «Посему как печаль моя, кровать — это главное, что должен сострогать в своей жизни мужик, а после этого сразу и за люльку приниматься можно».
А я, дурында такая, уши развела: «А с чего сразу кровать?» Да вот с чего!
Но куда уж там деваться, если у самой кожа полыхает румянцем желания. Развратил меня этот бесстыдник! И еще доволен этому, как кот, объевшийся сметаны!
Сдернув с себя одним махом рубаху, Третьяк уже накрывает мое тело своим, как раздается громкий стук в входную дверь, сопровождаемый топотом ног.
— Третьяк!!! — рявкает во всю силу своих богатырских легких Добрыня и добавляет довольно: — Выходи, медведь, это я в гости пришел!
— Да чтоб тебя! — фырчит бер, нависая надо мной, уперевшись локтями в постель около моих плеч. — Нас нет дома!!!
Орет он им, слегка поднимая голову вверх, прислушивается, и через мгновение стук повторяется. Не щадя кулаков, беры рвутся в гости.
— Давай, Третьяк, мы с гостинцами!
— Ага, дай целительницу твою увидеть, заскучали!
— Имей совесть, бер, сколько не виделись, мы же заскучали без тебя!
— Третьяк, прикрой свою красавицу! Входим мы!
Не выдержав, я прыснула от смеха. Ох уж эти медвежата! А мой благоверный, наоборот... Спрятав лицо в изгибе моего плеча и шеи, горестно и почти жалостливо стонет.
— Я тебе говорил! Я предупреждал! Это ты, давай, поближе к родне! К клану! Теперь придется их терпеть до самой старости!
Фырчит он беззлобно и, подымаясь надо мной, влажно и со вкусом чмокает в губы, прежде чем покинуть спальню, подобрав с пола рубаху.
— О, смотрите, кто к нам явился?! Румяный! Но что-то недовольный, как младенец, оторванный от титьки мамки!
Смеюиься беры.
— Так мы его походу и оторвали от... Ай! Да за что, Третьяк?
— Про груди своей жены право упоминуть и думать имею только я! Ну и наши будущие дети! Усекли?
— Ой, ля! Все потеряли мужика!
— Завидуйте молча! — гордо заявляет муж, пусть я и не вижу, ибо дверь прикрыта, но уверена, что он выпятил грудь. — Так, Добрый, а чем это от тебя таким вкусным пахнет?
— Так мясо закоптил. Вот и вам принес!
— Жмотяра! — ревут остальные беры. — А нам говорил, что закончилось!
— Ой ли, а когда это было?
— Добрый, да ты не бер, ты крыса!
Под веселую ругань побратимов мужа, я так и продолжаю лежать спиной на кровать, глупо улыбаясь, глядя в потолок.
Как-то легко на душе. Будто я наконец-то вернулась домой. Там, где мое место.
Долго отлеживаться не могу. Не красиво ведь, гости пришли, а я не поприветствовала их. Выхожу к берам, краснея и робея, тараторя извинения и оправдания. Мол, только заехали, еще не убранно, не обустроено.
Но кто меня слушает?
Выгнав, как котенка за шкирку, во двор, беры собрали для меня костер и повесили над ним огромный котелок. Всучив свежую тушку лесного кабана, велели готовить им обед. А сами, засучив рукава, ушли в дом.
Мастерить, чинить, разбивать и снова чинить!
Так или иначе, пока я все резала и перемешивала, то и дело прислушивалась к громкому утробному смеху. Звуку молотка, пилы, шуточкам и грязным руганьям беров.
Чуть позже к всеобщему празднику жизни подтянулся и Мирон с женой. Оставив Озару со спящей Желанной со мной во дворе, он тоже пошел к медведям.
— Рада, что вы вернулись.
Отдав мне покачать на руки заметно потяжелевшую Желанну, Озара принялась шинковать капустку.
Киваю ей в ответ, поглядываю на сопевшую малышку. Какая красавица: щечки округлились, ручки пухленькие. Довольно безубо улыбается. Видишь, как оно бывает, милая: твои кровные родители обрекли на смерть, а пришли чужаки. Те, которых кличут дикими, и взяли к себе.
Быть может, ты никогда и не узнаешь, на что тебя обрек человеческий род и от чего спас медвежий. И оно к лучшему.
— Как ты сама, Озара?
После того как я заверила медведицу, что в порядке и вандос меня покусать не успел, спросила у нее я.
— Лучше
