Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

— Дем... но ведь Диане удалось. Ей единственной удалось. Ты сам говорил когда-то, что тебе необходима её сила, чтобы сдерживать Пламя.

— Я ошибался, — отрезал Демиан. — Так уж выходит, что во всём, что связано с нею, я поступаю неверно.

Трей ещё не заговорил, как Демиан, не поднимая взгляда, жестом остановил его непровозглашённые возражения:

— По-твоему, когда я держил Огнёвку за горло, я видел перед собой старого друга? — Склонив голову, Демиан смотрел на опущенные на колени кисти. Пальцы едва заметно подрагивали. — Я видел цель... Сегодня герцогиня остановила меня, и тем спасла две души. Но удастся ли в иной раз? Кто даст точный прогноз? Во всяком случае, не мы. — На утомлённо склонённом лице Магистра появилась улыбка, и, видят боги, это нравилось Трею ещё меньше, чем всё сказанное прежде, — настолько далека она была от веселья. — Впрочем, некто способен и на такое. Всё, о чём она говорила, случилось.

— Кто — она? — с осторожностью уточнил Трей.

Магистр откинулся на жёсткую спинку кресла, обессиленно прикрыв глаза.

— Старая ведьма из Теллариона. Одним демонам известно, кто она в действительности... По меньшей мере, в Телларионе о ней никому не известно — это я узнал наверняка. Она назвала меня незаконным сыном... венчанных родителей. Тогда никто не знал о том, что я сын Эджая и Эстель. Никто не знал даже о существовании этого сына! Она предрекла мне и венец Д`элаваров и мантию Магистра. Теперь я ношу в себе собственного врага. Осталось последнее из пророчеств. Что ж, любовью своей я причинил достаточно боли. И, Бездна в свидетели, готов причинить ещё худшую. Что угодно — но, умирая, она не увидит моего лица.

— Может, и увидит, — подхватил Трей; обратить бы — одной силой великого желания — проклятое в благое! — Лет через тысячу, когда вам обоим остодемонеет этот скучный мирок и вы шагнёте за его пределы, взявшись за руки.

Демиан выслушал его со спокойной улыбкой.

— Быть может, такое будущее и существовало. Но развилка давно пройдена. Выбор сделан: верный ли, нет — винить некого.

***

Полчаса назад хозяйку комнат ждала наполненная бадья, и Диана нетерпеливо трогала воду, слишком горячую, чтобы немедленно забраться в неё.

За прошедшее время вода уже, разумеется, успела остыть. Диана скинула обувь, там же, поверх, шипя и переступая по ледяным плитам, стянула, поводя плечами, толком не расшнурованное платье. Спеша, запутала узел на рубашке, дёрнула, затягивая ещё туже. И вошла в бадью прямо в сорочке.

Нырнула в холодное, терпко и горько пахнущее остывшими травами, склонила голову к сжатым коленям, к стиснутым ладоням. И закричала под водой.

Кричала, пока в лёгких не кончился воздух, и после того, а оно, то, что отравляло её дыхание, просочилось в кровь и сны, всё выплёскивалось, и ему не было конца.

И резко вскинулась, стирая с лица воду, когда чьи-то руки потянули её наверх.

— Твой крик громче, чем ты думаешь.

Диана не ответила Трею: такой пробрал озноб. От холодной воды, от слабости, от плещущего у самого горла отчаяния, так тщательно, так привычно замолчанного, что один лишь Трей и мог его услышать.

Диана так и не рассказала ему, что некоторое число жизней назад они были братом и сестрой.

Не рассказала — по целому ряду причин. Во-первых, она не считала себя вправе взваливать на кого бы то ни было ни малейшую ответственность: когда довольно той, которой все уже обременены. И даже если бы существовал некий список людей, которым она могла бы прибавить хлопот, Трей, несомненно, значился бы в самых последних строках. Помимо того, это было бы самым началом долгой истории, содержащей слишком много громких имён. И наконец, Диана до сей поры не взялась бы со всей уверенностью ответить на самый справедливый вопрос, что брат мог задать ей.

"Почему ты так со мною поступила?"

Почему добровольно ушла из жизни, что была полна тягот и потерь... но они всегда, с первых лет, делили всё, выпавшее на свою долю, на двоих, потому что были всем друг для друга? Потому что у них не было никого, кроме них самих.

Почему не вцепилась в эту жизнь, не выгрызла зубами право задержаться в ней столько, на сколько хватит крови и дыхания? Нанесла ему эту рану, сверх уже полученных, такую подлую и нечаемую рану? Рикмор никогда бы не признался, но Сантана знала без его слов: по правде он боялся одного — погибнуть прежде младшей сестры, оставить её без своей защиты. Боялся оставить наедине с тем единственно существующим в их мире будущим: кинжал в ладони — последнее прибежище, мгновение до.

Он и в бреду не мог вообразить того, что сестра нанесёт этот удар по собственной воле — не в ту последнюю секунду до решённой гибели, — но отринет, как маловесный пустяк, годы — даже десятилетия жизни — всё то, что Рик проведёт уже без неё?..

Трей без усилий поднял её из бадьи. Вода потоками стекала с волос и набрякшего подола, растекалась ручьями по плитам пола. Сорочка облепляла тело как мраморную статую, но с Треем Диана не испытывала смущения от фактической наготы. Он закутал её вместо простыни в сорванное с постели покрывало и, как маленькую или занедужившую, отнёс к расстеленному перед очагом ковру.

Синяк на скуле у Трея наливался сизо-багровым, на глазах меняя цвета, как в калейдоскопе. Он с неловкостью похлопал девушку по плечу поверх покрывала, поправил съехавшую ткань и со вздохом притянул к себе левой рукой.

— Иди сюда.

Прикрыв глаза, Диана укуталась в объятье как в крыло. И ничто не бередило, не тревожило: как хорошо, что объятье это ничем не напоминало то, другое. И от кожи Трея едва-едва веяло чем-то тёплым, древесным, как в солнечный летний день, и будто бы липовым цветом — не полынью и железом. И одежда не пахла дымом, только чистым полотном. И касался он — совсем иначе.

— Я верила, — трудным голосом исповедалась она, — воистину верила, что сумею отыграть эту роль, в которой все видят меня. Этакая статуя изо льда или мрамора.

— Никто не может требовать такого, — ровно возразил Трей.

Уголки губ Дианы иронично изогнулись.

Так уж и никто?

— Не мучь его, сестрёнка, — тихо попросил он.

— Помилуй, о чём ты? — вымолчав полминуты, осведомилась она, прилагая усилия к тому, чтобы голос звучал ровно.

— Ты понимаешь, — просто сказал маг. — Он не может дать тебе то, чего ты достойна. Он сам хотел бы этого всей душой.

Диана слабо усмехнулась на это.

— Превыше всего он желал бы исполнить свой долг сполна. И за это не смею его упрекнуть. Но разве многого я прошу? Разве требую у него взамен того, что предлагаю? Толика участия — всего лишь. Но Магистр отвергает и эту малость.

Диана осталась совершенно убеждена в том, что Трей был готов сказать ей нечто иное. Но вместо того он крепче обнял её.

— Я люблю вас обоих, сестрёнка.

Она с благодарностью улыбнулась ему.

— Знаю. И ты не должен быть ни нашим поверенным, ни секундантом. — Шепнула одними губами: — Спасибо... братишка.

— Гости до нас пожаловали, — известила Йолль, пока Диана ещё заплетала волосы.

— Гости? — неприятно удивилась хранительница. — По такой поре?

К неожиданностям она относилась с осторожностью и в куда более спокойные времена. Разумеется, Телларион до сей поры то и дело принимал посольства из самых разных уголков Предела. Но то были заблаговременно оговорённые визиты, и гостями таких чужеземцев Йолль не величала. К ним готовились заранее, и, само собой, о них всегда было известно Магистру. Нынче же Демиан ещё не покидал своей спальни, и Диана готова была по собственной инициативе выставить караул у его дверей, с тем лишь, чтобы Магистра не посмели потревожить, пусть по сколь угодно важным происшествиям. Она лишь надеялась, что ему удалось уснуть хоть на пару часов.

Диана мельком взглянула в ручное зеркальце, поправила прядь у виска и отложила зеркало на столик.

— Ну что же, встретим наших гостей.

Когда хранительница вдвоём с неотлучной компаньонкой спустилась во двор, карета в сопровождении ладных, как на подбор, всадников только подъезжала к замку. Утро выдалось чуть яснее череды предшествующих, и герцогиня Кармаллора издали признала герб Хетани и цвета верховой охраны. А когда дверца распахнулась, ещё прежде окончательной остановки, и наземь, проигнорировав подножку, молодцевато и несколько раздражённо спрыгнул пассажир, увидела перед собой ни кого иного как герцога Нолана собственной персоной. В карете кто-то зашевелился, проём от не до конца распахнутой дверцы не позволял увидеть лица, но с уверенностью можно было судить о том, что внутри осталась женщина.