Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Но и такого масштаба событие не сыграло роль избавительного чуда. Диана твёрдо полагала, что годы в Пределе совершенно излечили её от вредной веры в чудеса, но и она, узнав о заключении договора, уличила себя в том, что со дня на день потаённо ожидает некоего спасительного облегчения. Реальность меж тем властно понуждала избавиться от последней иллюзии, и Диана прекратила ждать.

Следовало, однако, признать: соглашение, безусловно, принесло облегчение. Но без этого облегчения Предел бы уже пал. И потому — безо всяких чудес — продолжалась борьба, каждодневная, изнуряющая. Требующая усилий каждого, и борьба эта стала обыденностью, и все они были в ней воинами, не видя в ней ни славы, ни трагедии, ни подвига.

Лето поворачивало на середину, а всё повторялось изо дня в день: ещё не окончательная гибель, но сопротивление на пределе сил — без просвета. Диана и лета того не замечала — сменялись лишь насечки дат. Да и не было его, лета: ни тепла, ни солнца, так — волглое марево. Хмарь не иссякала бурными ливнями, а растрачивала себя — помалу и скупо — липкой моросью, и осаждённый ею город посерел и поблёк.

И в хмари этой — со временем всё чаще — вспыхивали горящие вехи — словно вёрсты на дороге, которой не было конца.

Телларион терял своих людей — такова неизбежность.

Диана давно взяла себе за правило быть равно внимательной ко всем, никого в особенности не выделяя, ни к кому не привыкая. Отвечать на улыбку с утра затверженной улыбкой, называть имя на приветствие, благодарить за услугу вроде предупредительно отворённой перед нею двери или закрытой при сквозняке ставне. Телларион пополнял списки павших. И всякий раз Диана замирала, предуготовляясь увидеть в них одного из тех, кого успела узнать прежде постижения этой науки.

***

Сегодня отряд возвращался обычным порядком. Всадники шли не так чтобы ходко, но и не тем изнурённым шагом, что верной приметой издали извещал о худшем. Слабое человеческое зрение долго подкрепляло в Диане надежду на благополучный исход, пока всадники оставались для неё постепенно проявляющимися, едва темнеющими силуэтами на мокрой бумаге акварельного наброска. Обмакнутая в чёрную краску кисть снова и снова касалась расплывчатых контуров.

Диана с силой сомкнула пальцы на краю кладки. Повела глазами влево, на вышедшего из кабинета Магистра.

Это для неё возвращавшиеся маги оставались неотличимыми фигурами, выставленными на край доски. Диана видела, как взгляд Демиана, не задерживаясь ни на ком более мгновения, пересчитывает верховых. Он безошибочно узнавал каждого: по посадке в седле, по манере езды, наклону головы, по сотне потаённых для неё примет. Диана до рези в глазах вгляделась в отделявшую её от конных серую подвижную кисею. Губы Демиана коротко шевельнулись, произнося ещё неизвестное Диане имя.

***

Стоя у костра Мелана, Керни плачет, не замечая и не пряча этих слёз.

— Отпел своё, браток, — произносит кто-то негромким, сипловатым голосом, и Диана едва-едва вздрагивает, стряхивает морочное оцепенение. С усилием отводит взгляд от неподвижного, как кладбищенская фигура, Керни.

За стенами города так же промозгло и сыро. Влажные волосы липнут ко лбу, покрытому бисеринками мороси, как испариной. Набрякшая капля стекает по шее от затылка.

Её рассеянного сознания касаются витающие вокруг мысле-образы.

Сумбур детской потасовки. Азартное сопение. Пальцы держат за рукав, мешают как следует замахнуться.

— Керни, не бей его! Так нечестно!..

... Чёрно-белые, как шахматная доска, мраморные плиты, и чьи-то распростёртые на них, будто бы детские, руки...

...Снежок проваливается за шиворот, по распаренной спине бегут ледяные струйки.

— Ах так! — задорный юношеский крик. — А я вот тебе...

... — А феи-то невзаправдашние...

...Белое небо, белым кроет чёрную землю. Перекрестье распахнутых рук.

— Разве мы не братья?..

...Искры по дуге взлетают в ночную темень.

— Золотой даю, Мелан про тебя очередную балладу пишет...

Диана запахивает широкую шаль, защитным жестом отгораживаясь от разлитой кругом печали. Довольно с неё собственной.

И лишь тогда замечает.

Демиана не было. Лишь Грайлин, бывший за его спиной, несколько поодаль, оставался на прежнем месте, грузно навалившись, как на посох или мотыгу, на свой длинный меч.

Полминуты спустя Диана уверилась, что Трей также исчез. И в то, что звучало для неё долгой тоскливой мелодией, врывается тревожный аккорд.

Склонившись над крадой*, Керни взрезал белый от времени шрам поперёк ладони и оставил кровавую метку на гладком спящем лбу.

(​​*Крада — погребальный костёр.)

— Свидимся, братишка.

***

Уже не перебороть — так хоть предчувствовать. Так подверженный падучей* сживается со своим недугом, научается предугадывать по предвещающим признакам и заблаговременно забивается в уединённый угол, чтоб не смущать людей здоровых видом своих конвульсий.

(*Падучая — эпилепсия.)

Демиан с лёгким сердцем принял бы на себя участь любого из тех несчастных. Больные падучей во время своих корчей вредят лишь самим себе.

Одержимый скверной Магистр способен на много большее.

Незамеченным покинуть погребальный обряд. Скорым шагом миновать расставленные караулы, пройти, как через смотр, под перекрестьем сопровождающих Магистра взглядов. Пересечь обитаемую часть замка — тяжёлый, густо шитый серебром бархат мантии вздымается крылом.

Прочь, прочь. Через этажи, за двери. "Надежда Предела", герой, поднятый им на знамёнах — в эти минуты вся воля Магистра направлена единственно на то, чтобы уберечь других от собственной силы.

Громыхнула ведущая во внутренние покои Магистра дверь и приотворилась от удара. Нетвёрдым шагом, клонясь плечом на неукрытые штофом* стены, Демиан пересёк полупустое пространство, и тогда разум угас в чёрном мареве.

(*Штоф — прочная шерстяная или шёлковая ткань для обивки стен, прообраз современных обоев.)

***

Следуя ему одному известному знаку, Трей ушёл с погребения.

Беспокойство подгоняло плетью, а понимание того, с чем вскоре предстоит иметь дело, как перед жестоким боем скручивало мышцы в стальные узлы. Кивнув парням на посту, Трей шагнул на винтовую лестницу и, уже не скованный ничьим сторонним взглядом, преодолел все её витки, едва касаясь подошвами поверхности ступеней.

Ещё не остывший след виделся в пространстве тающими, трепещущими лоскутьями. След Магистра вёл побратима, шаг в шаг, по тому же пути, которым минутой назад прошёл Демиан. Дальше, сквозь анфиладу необитаемых комнат — памятник гордыни недоброй памяти Магистра Хезальта (или его предосторожности одержимого? — осеняет Трея), щелчком пальцев запирая за собою двери.

Трей толкает перед собой последнюю, непрочно затворённую, и ещё прежде, сквозь узкий проём, видит Магистра. Он стоит ровно напротив двери, стоит совершенно без движения.

— Дем! — позвал Трей в ссутуленную, напряжённую спину, заранее зная, что тот не отзовётся.

Побратим повернулся к нему угловатым, не своим движением. Вены на висках набрякли тёмным, словно вместо крови по жилам Магистра текла скверна. Неподвижные, огромные без белка и радужки, глаза мазутно чернели.

Всякий раз, видя эти провалы в Бездну на знакомом с детства лице, Трею хотелось выматериться в голос или заорать, что есть только мочи, от бессильной ярости. Всякий раз от него словно по куску отрывали. Тело Демиана ломано сдвинулось с места, точно побратим крепко спал, пока нечто неумело хозяйничало в оставшейся без твёрдой управы оболочке.

— Да чтоб меня демоны драли!.. — хрипло гаркнул Трей, не отводя взгляда от чужих, нелюдских глаз. Броском метнул тело навстречу и, не задумываясь о том, что делает, ударил в живот и — сразу же следом — в челюсть.

... — Порядок?

С некоторой заминкой, что потребовалась бы простому человеку, чтобы хоть немного откашляться и продышаться, Демиан кивнул и сплюнул кровь из рассаженной губы.