Крапива - Даха Тараторина
– Тогда вот моё княжеское слово. – Он покачнулся, но удержался за стол и выпрямился. – Мы выступим против Змея.
Словно боги сорвали пелену с глаз молодого княжича. Перестал двоиться кувшин с питьём, стали ярче краски и громче плач напуганных тяпенцев, доносящийся из окна. Всё стало светло и ясно.
– Разобьём шляхов. Отправим восвояси и отстоим границу.
Дядька с отцом кивнули один другому. Видно, выбрали, кто станет говорить, и Дубрава подошёл к княжичу, положил на его плечо тяжёлую мозолистую длань.
– Нет, – сказал он. – Не отстоим.
– Дядька…
Без радости Несмеяныч говорил те слова.
– Змей силён. Давно уже был силён, ещё тогда, как мы с Туром надеялись заключить со шляхами мир. Но тогда его разбить ещё было можно, теперь же… Мёртвые земли покорились ему. И коли он решил, что эта деревня – его, быть и ей мёртвой. Мы заберём с собою всех, кто пожелает. Примем в столице и дадим кров. Но драться мы не станем.
Влас ушам не поверил.
– И отдадим Змею нашу землю?! На умерщвление и поругание?!
Тур вздохнул.
– Выходит, что так. Нас тут три дюжины, а сколько воинов у врага? Хороший Посадник не отправит людей на гибель. Мой долг – защищать, а не сражаться.
– А если люди сами захотят выступить?
Ладонь Дубравы сжала плечо княжича.
– Не захотят. Люди хотят мира.
Пол под ногами Власа будто бы разверзся.
– Тогда… предложи Змею мир! Ты Посадник, тебе и слово!
– Змею мир не нужен. Уж поверь.
– Тогда…
– Хватит! – Вот когда Тур напомнил, что не добрым нравом и справедливостью заслужил своё место. Карать Посадник тоже умел. – Ты мне сын послушный! Ну так слушай приказ: мы покинем деревню, и с нами вместе пойдут все, кто пожелает выжить. А ты поведёшь их!
Влас рыкнул:
– Поведу тех, кто бежит от битвы? Бросает свою землю на растерзание? Дудки!
– Ты пока не Посадник, а лишь сын мой! И выполнишь приказ или…
– Или что?
– Или останешься здесь один супротив шляхов. С голой задницей!
– Зато не трус.
Тур сощурился.
– Подумай, мальчик. Хорошо подумай. Ты княжич, твоё дело в тереме сидеть да баб лапать, а никак не в битве кровь проливать!
– Нет!
– Тогда лишишься разом всего! Ни тебе имени, ни княжества, ни терема!
– Грозишь меня наследства лишить? Так вот, дядюшка, не выйдет. Я и сам его не приму!
– Все, кто останется здесь, погибнут!
Княжич сбросил ладонь Несмеяныча с плеча. Он стиснул зубы, глубоко вдохнул и сказал:
– Значит я погибну с ними вместе.
***
По рождению Шатай был дикарём. Вырос в жестоком племени, сражался и убивал, и многие в Тяпенках запомнили его не как спасителя деревни, а как того, кто с Иссохшим Дубом вместе резал невинных. Но Крапива знала и иного Шатая: поющего нежные песни, гребнем расчёсывающего ей волосы, робкого и заботливого. Оттого не ждала от него беды. Зря, наверное…
Он вёл её на задний двор. Крапива и слепой бы не упала на знакомых тропинках, но шлях всё равно завязал ей глаза платком.
– Удумал тоже, – бормотала она недовольно. – О чём думаешь, глупый? К битве готовиться надобно, а ты что?
– А я, можэт, и готовлюсь, – таинственно отвечал Шатай. – Нэ дам тэбя в обиду. Вэришь, аэрдын?
Крапива вздохнула. Верить-то она верила, да вот к добру ли? Прохладные ладони шляха придерживали её маленько ниже пояса. Вроде и неприлично, а выворачиваться не хочется… Забегавшись со всеми вместе, девка и не заметила, как взопрела. Дождь не оканчивался, стоял сырой пеленой в воздухе, потому делалось ещё жарче. Шатай же успокаивающе поглаживал её по бедру, и девка не противилась – сладко!
Ну как в последний раз касается её Шатай? Что Влас боле к ней не подступится, Крапива знала точно и, хоть горьким было это знание, радовалась. Княжич выживет. Вернётся в терем да выбросит из головы упрямую травознайку. А там, глядишь, найдёт себе ровню да заживёт счастливо. Глупая-глупая лекарка! Откуда ж ей знать, что в обозе, что отъезжал от Тяпенок, Власа не было. Хмурый Тур и брат его Несмеяныч, многие из селян, Ласса, мать с отцом и братишки были… Но не княжич.
Сама Крапива пожелала остаться вопреки воле родичей.
– Рожаница не зря наделила меня даром, – сказала аэрдын. – Я буду помогать раненым.
Остался Шатай, мужики, что всех лучше владели оружием, Матка Свея. А вот о том, что с ними вместе к бою готовился княжич, Крапива не ведала.
– Прэшли.
Крапива потянулась снять платок, но прохладные руки перехватили её.
– Аэрдын, отвэть, – голос шляха дрогнул, – отвэть правду…
– О чём?
– Ты сказала, что дэржишь слово и станэшь моей жэной по срэдинным обычаям.
– Да…
Шатай обвил её руками и прижался всем телом к спине. Лихорадочные то были объятия, сулящие дурное.
– Но нэ сказала… любишь ли.
Он убрал выбившиеся из пшеничной косы пряди и несмело коснулся шеи губами. Крапива охнула, ажно колени подогнулись от лёгкого поцелуя! Краска залила её лицо, Крапива вновь потянулась снять повязку, и вновь шлях не позволил.
– Отвэчай, – потребовал он.
Сердце затрепетало в груди. Не так надобно говорить с женихом! Не перед сражением, не мучаясь страхом, что его жизнь унесёт чей-то клинок. И уж точно не тогда, когда каждое слово из тебя щипцами тянут. Крапива сжала руки в кулаки.
– Я отвечу. Но лишь после битвы.
Шатай прижался теменем к её затылку и не то засмеялся, не то заскулил.
– Значэт нэт…
– Зачем говоришь так? Шатай!
Она рванулась. Нырнуть в его серые глаза, как в омуты, зарыться пальцами в жёсткие соломенные волосы, утонуть в ласках… Телом объяснить то, что не поворачивается сказать язык.
Но Шатай не позволял вывернуться.
– Пусти! Да что с тобой?! Шатай, дай хоть посмотреть…
– А его? – перебил шлях. – Его ты любишь?
– Отпусти!
Нет. Хоть шлях и был худощав, а в племени и вовсе слыл слабейшим, но то ли успел возмужать за время, проведённое с аэрдын, то ли сама Рожаница наделила его силой. Он сжимал её крепко – не шелохнуться.
– Шатай, пусти. Мне страшно. Я не стану говорить… о нём.
А и что сказать? Что тошно делается всякий раз, как она вспоминает, как прогнала княжича? Как кричала, что ненавидит? А и верно, ненавидела. За то, что наравне с Шатаем не шёл из её мыслей, за то, как жарко ласкал и за то, как хорошо ей было, когда оба, шлях и княжич, были с
