Крапива - Даха Тараторина
Ночами они мучались от холода и не позволяли себе привалов, чтобы не околеть. Только жар, исходящий от мускулистого тела животного, поддерживал жизнь в старом калеке. Этот жар да мысль о том, что Шатая и тех, с кем он покинул племя, разрежут на куски, как только найдут.
Ясно, что укрыться беглецы могли лишь в Тяпенках – деревеньке на самой границе Срединных и Мёртвых земель. Туда-то старик и спешил, обгоняя большое неповоротливое войско Змея.
Изнурённый, голодный, мучимый сырой духотой днём и холодом по ночам, Кривой едва мог усидеть верхом. Когда же конь отказался идти дальше, старик снял и припрятал в укромном месте сбрую, а дальше отправился пешком.
Едва стало возможно разглядеть одинокого путника с окраины деревни, калека упал. Он пытался ползти и даже унизительно звал на помощь. Но крик звучал шёпотом, а в деревне вовсю пели песни. Никто не слышал Кривого. Никто, кроме, разве что, двух дурней, решивших отчего-то покинуть праздник, да ещё и двинувшихся аккурат в ту сторону, куда указывала дорога в Мёртвые земли.
Шатай встал как вкопанный.
– Слышишь?
– Нет, – покачал головой княжич.
Больше привычный к разноголосому степному говору, чем к шуму деревни, Шатай и сам не был уверен, что ему не почудилось. Но Влас решил за двоих:
– Пойдём поглядим.
– Нэт… послышалось…
Влас ехидно добавил:
– Или ты так спешишь к своей аэрдын?
Отчего-то шлях смутился.
– А если и так?
– Ничего, не убежит. Пойдём.
Да будут благословенны боги, что ткут полотно судеб смертных! Бесформенная груда на дороге издали и на человека-то не походила, но шлях узнал шляха сразу же.
– Кривой! Свэжэго вэтра… Кривой!
Они вдвоём бросились к старику. Подхватили: один под правую руку, другой под левую. Калека поглядел на них шалым взглядом, уже не в силах разобрать, кто перед ним. Прежде, чем усталость взяла верх и погрузила старика в глубокий сон, он сказал:
– Змэй идёт к границе. Стрэпэт с ним.
Глава 22
Как знать, не впервые ли Влас осознал, что быть княжичем – это не только на пирах веселиться да девок на колени сажать. Но бежал он себя не помня. Скоком брал заборы, топтал пышные грядки, оставлял позади злых сонных псов. Прошла ненависть к шляху и ревность, с каковой он представлял их с Крапивою вместе. К чему всё это? Ведь, коли явится Змей, никого в Тяпенках попросту не останется. Как и самой деревни. Не будет строгого взгляда синих очей, а пшеничную косу намотает на локоть кто-то похуже Шатая. И песен степных, тягучих и горячих, как кисель, не будет тоже.
Влас ввалился в Старший дом подобно урагану, что сорвался с цепи в небесном чертоге. Насквозь мокрый, не то от дождя, не то от пота, испачканный в грязи. Поскользнулся, растянулся у порога. Девки, ясно, прыснули в кулачки, но княжич и не заметил. А ведь раньше взъярился бы как дикий зверь…
– Батька! Где Посадник?!
Он слепо озирался, с трудом узнавая людей. Тур быстро смекнул, что дело серьёзное. Нахмурился и молвил:
– Отойдём-ка.
Но шила в мешке не утаить, и, пока Тур молча хмуро слушал сына, по Тяпенкам уже понеслась лихая весть.
– Где тот шлях? Пусть передо мной ответ держит, – решил Посадник.
– К лекарке его отнесли. Я и… побратим мой, – проговорил княжич нехотя. А и как ещё назвать того, с кем сам полоз не пожелал Власа разлучить?
Тур задумчиво пожевал губами, но пытать сына не стал. Довольно и тех вестей, что имеются. А побратимы в молодости меняются быстро.
Дубрава Несмеяныч отправился с братом вместе. Дело-то, так или иначе, военное. Куда без него? Потому, покуда ковыляли, деревенские успели прознать, что к чему. Кто-то сразу кинулся домой собирать пожитки – и к родне, в дальние дали. Кто-то так и остался коло старшего дома, растерянный, не знающий, за что хвататься, иные так и вовсе на пробу голосили, но таковых быстро успокаивала Свея.
Когда Посадник Тур поднялся по ступеням лекаркиного дома, его уже нагнали Дола с Деяном. Но Крапива выросла в дверях.
– Куда? Не пущу!
Дубрава Несмеяныч был рад-радёшенек, что, хоть и с помощью Власа, но сумел доковылять на своих двоих, и всего больше за то следовало благодарить травознайку. Однако он одёрнул её:
– Дура девка! Не видишь, что пред тобою сам Посадник?!
– Да хоть Щур! – фыркнула лекарка. – Покуда больной не встанет, я тут за главную! Сказала, не пущу, значит не пущу!
Но Кривой подал голос:
– Спрашивайтэ… Отвэчу…
Тут уж никто не решился перечить. Шатай взял жену под руку и подвёл к Власу. Княжич вроде и не глядел на травознайку, однако ж сделал к ней небольшой шаг.
Тур остался со старым шляхом наедине. Из избы долго не доносилось ни звука, а лекарка всё чаще беспокойно переступала с ноги на ногу.
Наконец Посадник вышел на крыльцо. Вид его был суров донельзя. А с каким ещё видом принимают лихую весть? Влас подобрался, и Несмеяныч с ним вместе. Сейчас отдаст Тур приказ, и будет всем битвам битва! Уж они Змея встретят не пряниками и не мёдом!
Посадник сдвинул к переносице седые брови и сказал:
– Кликните наших. Уезжаем… немедля.
Все так и поразевали рты. Крапива схватилась за руки Шатая и Власа, ища поддержки. Те одновременно сжали её ладони. А Тур спустился по ступенькам и быстро зашагал к Старшей избе. Боле не гремела музыка, не слышалось из неё пение. Лишь запах дыма и снеди напоминал о так и не завершившемся празднике.
Влас кинулся за Туром, Крапива – в избу. Шатай малость растерялся. Решил уж последовать за аэрдын, но Дубрава Несмеяныч окликнул:
– Малый, подмогни-ка!
Ходить-то сам Несмеяныч уже мог, но поспеть за роднёй никак не умел, а ведь без него как пить дать дел наворотят… Шатай подставил плечо и вместе с Дубравой поспешил за Посадником.
А тот всё ускорял шаг, не то силясь ускользнуть от собственной совести, не то от пеняющего ему сына.
– Я ослышался никак? Батька!
Тур отмахнулся, не желая вести разговор посередь улицы.
– Что же, неужто правда великий Посадник Тур бежит от битвы? – крикнул Влас.
Тур зашипел:
– Да тихо ты! Не ори!
