Крапива - Даха Тараторина
Тур похлопал сына по плечу.
– Ты юн, Влас. Ещё не понимаешь…
– Я понимаю, что ты бросаешь людей без помощи!
– Это не мои люди!
– Но и не люди шляхов.
– Верно. Это граница. И лучше не трогать её, покуда не случилось раздора…
– Но раздор случился! Шляхи идут. Они возьмут эту деревню, а после следующую.
– Вот как до следующей дойдёт…
Подоспели Шатай с Дубравой. Аккурат чтобы шлях негромко вставил:
– Наши плэмэна говорили так жэ. «Змэй бьёт сосэдэй, а нэ нас. К чэму проливать кровь за других». Тэпэрь Змею поклонились всэ.
Влас согласно кивнул:
– Если мы не выступим против, Змей так же возьмёт и наши земли! Эту деревню, потом ещё одну. А после и столицу.
– Тогда мы будем готовы, – отрезал Тур. – А сейчас…
– А сейчас струсим? Разве не так поступили мои дружники, когда дошло до битвы?
– И они выжили! А того, кто остался сражаться, увели в плен! Влас, ты мне сын и всего главнее…
Влас сплюнул на землю.
– Себе-то хоть не ври. Сын… Придумал тоже.
Пересеклись взгляды мужей: Тура – укоризненный, Дубравы – виноватый. Посадник глубоко вздохнул и позвал:
– Пойдём-ка в дом.
Пустующая общинная изба пришлась как нельзя кстати. Заставленная яствами и кувшинами с мёдом, она пропахла праздником, и говорить о надвигающейся буре хотелось всего меньше.
Шатай помог Дубраве сесть на скамью и вопросительно глянул на Власа.
– У меня к тебе дело есть, – шепнул тот. – Обождёшь?
– Но чтоб за дверью! – велел Тур.
– За двэрью так за двэрью, – не стал спорить шлях. – Дэти Мёртвых зэмэль нэ болтают. Они сразу обнажают мэчи.
Когда дверь за шляхом закрылась, Влас скрестил руки на груди и поглядел на дядьку с отцом как на обмочившихся щенят.
– Что же? – сказал он. – Коли хотите мне что-то сказать, так говорите.
Тур искоса глянул на брата, и тот виновато пожал плечами.
– Кто просил тебя? – буркнул Посадник.
Влас не отставал.
– Ну?
Тур с кряхтением прошёл к столу и плеснул хмельного себе в чашу.
– Что говорить-то? Коли спрашиваешь, стало быть, сам всё знаешь.
– Так дядька правду сказал?
Дубрава пригладил встопорщившиеся усы.
– А то я тебе врал когда!
– Не знаю. Врал?
Тур усмехнулся и протянул брату вторую чашу. Тот отказываться не стал – глотать хмельное можно долго и, пока пьёшь, ответа никто не спросит.
Родичи вдругорядь переглянулись меж собою, и Влас от того взъярился пуще прежнего. Он рявкнул:
– Ну?! Долго за дитя меня держать будете? Сказывайте, как было!
– А то ты не дитя, – хмыкнул Несмеяныч, и Тур ухмыльнулся краем рта, соглашаясь.
– Наследник княжеству был нужен. – Рука Посадника замерла над блюдом с пирогами. С какой начинкой получше?
– И что?
– А сына мне боги не давали. Да и вообще после… – На мгновение лик Тура исказила гримаса. – Словом, не могла твоя мать от меня зачать.
– А от дядьки, стало быть, смогла?
– А от дядьки смогла! – рявкнул Тур. – Потому что… потому что только дядька… только Несмеяныч к ней в опочивальню и ходил!
Отчего-то Власу стало тошно. Поделили бабу. Решили, кто к ней когда захаживать будет и от кого она дитя понесёт. А саму бабу-то кто спросил? В памяти вспыхнул образ синеглазой травознайки. Её ведь тоже никто не спрашивал…
– И тебе, скажешь, до того дела не было?
Тур недобро рассмеялся.
– Почему же? У меня-то тягу к бабам отрезало, а она понесла… Кх-кх… – Тур повернулся к брату. – Ты, Дубрава, небось думаешь, я не видал, как ты на неё смотришь? Да и она на тебя. И о том, как ты к ней пробирался ночами, тоже донесли.
Несмеяныч равнодушно пожал плечами.
– Ну велел бы казнить.
– Брата? Скажешь тоже.
– В детстве колотил же, с чего бы тут миловал?
Всё ж не зря Тура Посадником выбрали. Вовсе не оттого, что старшим в семье был, а оттого, что мудр не по годам.
– Да любил же! Тебя, дурня! Да и её…
Мужи болтали, словно Власа в избе и не было. Тогда княжич выдернул из рук отца… или всё-таки дядьки? Чашу с остатками мёда и осушил. Несмеяныч вздохнул:
– Но и не отпустил.
– А разве я держал? Не я решал. А Прекраса.
Услышав имя матери, Влас вздрогнул. Никогда-то она не была с ним ласкова, никогда не гладила по волосам, а враки да колыбельные перед сном юному княжичу только кормилицы сказывали. А всё ж от одного звука её имени сердце сжалось. Он спросил, хоть ответ и без того знал:
– И что же матушка выбрала?
– А сам как думаешь? Прекраса не красотой одной слывёт, но и умом. Сама призналась в том, что в тягости. А от кого, я уже уразумел. Вот мне и наследник. И, гляди, как боги сплели, даже моей крови! Я не держал их обоих.
Несмеяныч невесело закончил:
– Но Прекраса решила остаться княжьей женой…
Влас налил себе полную чашу мёда и залпом осушил, лишь бы заглушить звон в голове.
– Нельзя бабам давать выбор. Вечно они не так… и не тех…
От веселия в Тяпенках мало что осталось. Стихли песни, замолк девичий смех. Нынче деревенские ждали сечи: кто перетаскивал добро в схроны, кто и вовсе скидывал пожитки в сумы и бежал в лес, не желая пытать судьбу. Кому бежать было некуда, а спасать нечего, просто сидели по домам, обнимая родных. Ни до кого-то Власу здесь дела не было. Одна синеглазая девка с сердце запала, да и та погнала прочь. Что же, за неё шлях костьми ляжет, а в обиду не даст. А коли не дурак, так перекинет через седло да увезёт прочь. Власа и самого нет-нет, а подмывало так сделать. И пусть Крапива опосля проклянёт его, пусть кричать станет, пусть возненавидит… Он запрёт её в светёлке, задобрит дорогими подарками, как Посадник задобрил неверную супругу, и со временем, быть может, она перестанет тосковать по поганому шляху. А погодя и Власа к себе допустит, простив за предательство.
Да, так Влас поступил бы прежде. До того, как проникли под его кожу степные песни. Княжич облизал горячие пересохшие губы. Не иначе Лихорадка напала! Молвил:
– Так что же, княжич я теперь али нет?
Тур хмыкнул:
– Отчего же нет? Ты наследник и кровь моя. А сын или пасынок… не всё ли равно?
Кувшин с мёдом двоился в глазах. Не то хмеля в напитке оказалось многовато, не то стоило с утра
