Средь бала лжи (СИ) - Сафонова Евгения

— Похвальная самоуверенность, — в голосе Иллюзиониста вновь зазвучал смех. — Впрочем, мои коллеги помогут мне рассудить, что за ней стоит. Особенно полюбопытствует Странник, думаю. — Он отстранённо сомкнул ладони, переплетя тонкие пальцы. — Значит, если мы спасём вашу дочь, то найдём того, кто покушался на жизнь Его Величества.

— И лишь по причине того, что это отчасти в ваших интересах, я решился просить помощи у Мастеров Адамантской Школы.

— Отчасти потому, что это в наших интересах, я и сказал, что могу помочь. — Иллюзионист поднялся из-за стола. — Ужин вам сейчас принесут. Надеюсь, не обессудите, что я ещё раз накормил бедных странников?

— Лучше скажи, где и когда встречаемся, — напомнил господин Гирен. — Мхм.

— У входа на территорию Школы. Завтра, в девять утра. — Мастер взглянул в окно, покрытое тонкой вязью инея, за которым студила улицы морозная зимняя ночь. — Что ж, надеюсь, мои коллеги отнесутся ко всему этому с пониманием. В конце концов, священный долг Шестерых — спасти Ищущую, напавшую на след убийцы нашего величества… и мою единственную родственницу по совместительству.

Она идёт по берегу Лариэта. Тёплые волны лижут босые ноги, ласковый ветер путает волосы; вокруг зелень трав, синева вод, лазурь неба — палитра лета во всей её восхитительной яркости.

Наверное, она возвращается домой. Она не помнит. Её что-то тревожит; что-то неопределённое, вязкое, неотступное…

— Ты опять от меня убегаешь.

Странно, но отчего-то его голос её не пугает. Просто заставляет обернуться, посмотрев на фигуру в чёрном: Палач сидит у самой воды, держа в ладони горсть светлой озёрной гальки. Глубокий капюшон укрывает лицо непроницаемой тенью, оставляя открытым лишь гладкий подбородок да бледные, чуть улыбающиеся губы.

— Я победила тебя. Тогда, летом, я тебя победила. Почему ты не оставишь меня в покое?

— Потому что ты победила. — Он берёт правой рукой один из камней, которые держит в левой — и, метнув в воду, смотрит, как тот лягушкой скачет по зеркальной поверхности. — Играть с победителями куда интереснее.

Таша тоже смотрит, как камушек прыгает по воде, оставляя за собой череду кругов. Вперёд, и ещё, и ещё… к противоположному берегу, едва видному вдали: даже не думая останавливаться и тонуть, складывая бесконечную цепочку расходящейся ряби.

— Это сон?

— Да. Ты спишь. И я сотворил этот сон. — Он не смотрит на неё, но улыбается. — Нравится?

— Без тебя было бы лучше.

— Ты же вроде во всех можешь найти положительные черты. — Его улыбку окрашивает ирония: явно больше над собой, чем над ней. — Неужели тебе не жаль меня, бедного, несчастного, одинокого?

— Ты просто жестокий эгоцентричный пакостник. Ребёнок, которому не досталась игрушка. Игрушка, которая потом сломалась по твоей вине. Но раз она не досталась тебе, надо отомстить тому, кто посмел завладеть ею вместо тебя.

Улыбка гаснет на его губах.

— Вот как. Значит, Арон поведал тебе свою трогательную историю?

— Поведал. — Она подходит ближе, без страха глядя на него сверху вниз. — Люди амадэям не игрушки… Лиар.

— Из амадэев не я первым об этом забыл. — Он поворачивает голову, и она чувствует его невидимый взгляд на своём лице. — Никогда не слышала сказку о том, как колдун и волшебник шли на свидание?

— Нет.

— Она была в большом ходу у учеников обеих Школ. В своё время. — Амадэй кидает ещё один камень: почти без замаха, но тот всё равно послушно скачет по синему, ирреально-синему зеркалу вод. — Однажды колдун и волшебник назначили своим возлюбленным свидание на городской площади.

Колдун вышел из дома заранее, так что не преминул дорогой чуть-чуть задержаться, когда ему встретилась старушка, тащившая корзинку с едой… чтобы наложить на её ношу заклятье утяжеления, дабы с каждым шагом старушки та прибавляла в весе.

Она тоже присаживается на гальку, чуть поодаль от него. Сидеть почти рядом с врагом было забавно; но, в конце концов, во сне он ей ничего не сделает.

— Зачем?

— Просто так. Забавы ради. И поэтому же он испортил ось у телеги, которая ехала ему навстречу с грузом пивных бочек. И поэтому же проклял все фрукты на прилавке одного лавочника, чтобы те на глазах начали портиться. Может, эти люди не так на него посмотрели, но не более. И всё это не помешало колдуну прийти на встречу вовремя и провести незабываемый вечер с девушкой, которая вскоре стала его женой.

Таша пристально вглядывается в его лицо, укрытое тьмой капюшона. Эта тьма надёжно прятала верхнюю часть, — но Таше и так видно и отсутствие шрамов на его щеке, и то, что черты его куда тоньше, чем у фальшивого тела, в котором Палач являлся ей летом. Чувственные губы и благородную линию подбородка, тяжёлого и вместе с тем изящного, она и вовсе могла бы назвать красивыми… не знай она, кому они принадлежат. В них чудилось что-то смутно знакомое, но трудно было судить, не видя лица целиком.

Интересно, это его истинный облик — или просто ещё одна маска?..

— А волшебник? — щурясь, спрашивает она.

— Его до самого выхода занимали важные и, конечно же, добрые дела. Когда он выскочил из дома, времени у него оставалось впритык, однако он не смог пройти мимо старушки, плачущей посреди улицы рядом с неподъёмной корзинкой. В итоге волшебник не только снял заклятие, но и помог бедняжке донести корзину до дома. И когда на его глазах телега с бочками начала трещать по швам, угрожая раскатить свой груз по всей улице, он удержал её от крушения и успешно починил. И когда он услышал причитания лавочника, то снова задержался, чтобы снять проклятие с товара и спасти лавочку от разорения. Да только всё это заняло у него слишком много времени, и на свидание волшебник безнадёжно опоздал, а его капризная возлюбленная удалилась за минуту до того, как наш взмыленный добряк вбежал на площадь. Впоследствии волшебник так и не женился, ибо не мог забыть девушку, которую любил и так глупо потерял… к сожалению, к моменту расставания он ещё не успел понять, что его зазноба его недостойна, а призрак несбывшихся надежд способен терзать нас бесконечно.

— И какова же мораль этой истории?

— А морали нет, девочка моя. Это правда жизни. Ты либо идёшь по головам и живёшь долго и счастливо, либо пытаешься всем помочь и никого не обидеть, но теряешь всякое право на личное благополучие. И я рад, что существует религия, которая обещает хорошим людям хорошую жизнь хотя бы после смерти: иначе очень для многих быть хорошим человеком не было бы никакого резона.

— Это извращённая правда жизни. Моя правда совсем другая.

— У каждого своя правда. И ты не вправе осуждать другого за то, что его правда отличается от твоей. — Он встаёт, и Таша поднимается следом: он и так выше неё, но она не могла позволить ему быть настолько выше. — Для меня мрак — то, что я есть. Разве я был злым? Разве во мне жило больше тьмы, чем в тех, кто стал моими братьями и сёстрами? Но мне сказали быть тьмой, и я стал ей, и это сделалось моей правдой.