Это я тебя убила - Екатерина Звонцова
Я пытаюсь вспомнить, есть ли лазы поблизости, не знаю зачем. Наверняка есть, ведь изначально делаются такие вещи с одной целью: спасти королевских особ, если кто-то придет их убивать. В Гирии не случалось подобного несколько столетий, но замок намного древнее, помнит времена, когда ни правила Двадцати лет, ни правила Безгрешности не было. Силюсь вообразить это, но не могу. Раньше я вообще задавался вопросом, каково это – жить в мире опасений, а не правил. Где правитель может пробыть на троне сколько угодно. Где волшебник в силах победить безумие. Или где всего этого деления – на волшебников, гасителей и прочих – вообще нет. Вряд ли это был бы справедливый мир, но как минимум он был бы намного свободнее. Я не отказался бы там побывать. Монстру же стало все равно.
– Тук-тук. – Слова, сопровождающие настоящий стук в дверь, выводят меня из мыслей. Или из дремоты, в которую я незаметно начал проваливаться? – Можно?
– Входи, – бормочу хрипло, узнав голос. Да, определенно, я засыпал. – Не заперто.
Дверь приоткрывается едва ли на треть, робко и бесшумно. Орфо просовывает в щель только голову и руку.
– Привет.
Она словно выглядывает из засады – максимально странно, учитывая, как она выглядит. Снова стрелки, в этот раз жирные и длинные. Серебряные оливковые ветви в ушах и на шее. Прическа из мудреных кос, оплетающих голову. Ну конечно, она ведь с торжественного ужина. При мысли, что притащила еще Скорфуса и Клио, становится нехорошо. Может, вообще не стоило отзываться, а может, следовало запереться. Но я просто киваю.
– Привет.
Дальше повисает неловкая тишина, в которой я снова тру глаза, приподнимаюсь на локте, наконец, сажусь. Прислушиваюсь. Ветер утих.
– Как ты себя чувствуешь? – наконец спрашивает Орфо, все так же держась за створку одной рукой. Пальцы, унизанные кольцами, тихонько барабанят по резной древесине. – Папа сказал, ты сегодня не спустишься.
– Да, не хочу, – отвечаю максимально коротко, чтобы дать понять: причины я предпочту не объяснять. – Нормально, намного лучше, чем утром и днем.
– Хорошо. – Она все же открывает дверь шире и предстает передо мной во весь рост – в золотисто-медовом платье или, может, слишком длинной тунике, в мягких туфлях, с перекинутым через вторую руку коротким багровым плащом. – А я вот… почти в наряде одалиски, как видишь. И пришла все-таки узнать, не голоден ли ты.
Она отсылает к утреннему разговору – предельно неловко. Там что-то было про завтрак в постель, шутка с очевидным двойным дном, но молчу я не поэтому. Простой вопрос ставит меня в тупик. Я не отвечаю две секунды, три, пять и все это время прислушиваюсь к себе, резко осознавая, что еще со мной не так. Голоден? Я… не понимаю. Я будто не до конца чувствую тело. Днем я осознал, что замерз в воде и кости ломит, только когда мы уже из нее вышли и отошли достаточно далеко. Просто понял, что все это время мои пальцы почти не гнулись, на обеих руках. Просто услышал, как Скорфус сказал: «У тебя губы синие, двуногий».
– Наверное, – говорю я, вспомнив одно косвенное подтверждение: обед мы пропустили. – Но это не проблема, я пройду на кухню коридором для слуг или дождусь, пока кончится пир…
– Он не кончится в ближайший час-два, – обрывает Орфо и поясняет: – Клио заслушалась нашим стеклянным оркестром. И подбила многих танцевать. Она очень любит танцы.
– А ты… – начинаю, но осекаюсь. Она легко угадывает продолжение, усмехается:
– Да, а я по-прежнему не люблю. Не знаю, слышал ли ты, но в старые времена было правило «не прикасайся к партнеру – только кончиками пальцев к кончикам пальцев». Одно из немногих, которые боги потом отменили, ну, когда люди научились вести себя поприличнее и не распускать рук. Думаю, мне бы это подошло.
– Мне тоже. – Осознаю, что улыбаюсь, только когда улыбка уже на губах. И когда глаза Орфо меняют выражение. Она словно хочет добавить что-то, но только кусает губы и повторяет первый вопрос, забыв, что я уже ответил:
– Так голоден? – Но это не все. – Не хочешь ко мне? Я велела накрыть мне в комнате. Сказала папе и Клио, что болит голова и завтра трудный день.
Все это она выпалила сбивчиво, но глаз не опустила. Теперь комкает подол одной рукой, другой щиплет себя же за запястье. Добавляет:
– Можем отрепетировать завтрашнюю… историю. Ну, чтобы точно обойти законников.
– Я примерно понял, – нахожу наконец силы ее перебить. – Я довольно плодотворно поговорил со Скорфусом. Я понимаю, какую именно картинку вы хотите им нарисовать. Думаю, я справлюсь. Это же нормально, что у меня будет минимум воспоминаний, как Монстр…
Поглотил меня. Стал мной. Или я – им.
– Да. – Она кивает, опускает руки, но смотреть не перестает. По лицу пробегает что-то похожее на тик. – Да, конечно, это нормально. Тогда, может… – она колеблется, облизывает губы, – просто поужинаем вместе? На кухне приготовили сырные пирожные. Много сырных пирожных. И их я тоже взяла.
– Сырные пирожные, – тихо повторяю я. Звучит хорошо, и совсем смутно, но я все-таки чувствую голод. – Здорово.
– Так пойдешь? – Она снова касается двери. Медлит. Добавляет: – Или если… в общем… – глубоко вздыхает, снова растягивает губы в улыбке, – ну, если не хочешь, одалиска тебе их принесет. Знаю, тебя бесит мой юмор, но это не завтрак, это ужин. Это не считается.
Она волнуется – ужасно. Я мог бы понять это, еще когда она стала щипать себя за руку, но по-настоящему осознаю только сейчас. Снова оглядываю ее с головы до ног. Быстро опускаю глаза: мне все еще сложно видеть ее настолько взрослой. Слышать ее новый голос, ставший ниже и мелодичнее; понимать, что да, это на ее тело,
