Сиротка для дракона. Боевой факультет (СИ) - Шнейдер Наталья Емелюшка
— Но модистка…
— Она не взяла у меня ни медяка. Сказала, что оригинальность задачи для нее сама по себе награда. И идея, которую я ей подал.
— Правда? — неуверенно спросила я.
Поверить в то, что дорогая модистка будет тратить время бесплатно, было непросто. С другой стороны, она ведь не кроила ткань, не шила, и вообще, может, ей в самом деле было интересно?
— Правда, — очень серьезно произнес он, лукаво улыбнулся. — Скажу тебе еще одну правду — если бы госпожа Бертэн взяла с меня плату, я бы ни за что не признался тебе, кто меня консультировал. Ты бы ведь не спросила?
Я замотала головой. В самом деле, даже и не подумала бы спросить. Следующая мысль меня не порадовала.
— О чем еще ты не договариваешь?
— О многом, — пожал он плечами. — Как и ты. За что утром прилетело парню с целительского…
Я зарделась, а он продолжал:
— Что тебя так расстроило сегодня вечером, что на тебе лица не было, когда я подходил.
Заметил! А я так надеялась, что он не заметит! Нет, не буду думать об этом сейчас и рассказывать не буду! Потом как-нибудь, когда я смогу вспоминать без содрогания.
— Что ты любишь на завтрак, какие сны снились тебе этой ночью, как звали твою любимую куклу в пять лет и сколько раз сегодня ты чихнула… Каждый день случается множество вещей, о которых вовсе незачем рассказывать всем подряд.
— Ты — не все подряд, — потупилась я.
Вроде бы и была правда в его словах, но все же…
— Ты тоже. — Он приподнял мой подбородок, коснулся губами губ. Попросил: — Верни иллюзию. Я не смогу быть с тобой на балу, хоть сейчас полюбуюсь.
Я смутилась. Родерик столько всего сделал для меня, а я капризничаю из-за того, что он не вываливает на меня всю свою жизнь! В конце-то концов, он прав, я тоже о многом молчу и буду молчать и дальше.
Я снова активировала иллюзию, покосилась в зеркало, которое пока не развеялось. Платье не настоящее? Да и пусть! Никогда у меня не было такого красивого!
— Можешь всем хвастаться, что твое платье создавала сама госпожа Бертэн, и пусть завидуют. — Он словно читал мои мысли.
— Мне никто не поверит. — Я покрутилась перед зеркалом, и платье покрутилось вместе со мной. — Лучше буду загадочно молчать. Хотя все равно поймут, что это иллюзия.
И поднимут меня на смех. Да и плевать! Кто сказал, что на студенческий бал нельзя являться в иллюзии поверх парадного мундира? Сейчас, под теплым взглядом Родерика, мне было все равно, станет ли кто-то перемывать мне кости.
— Может, поймут, что иллюзия, а может, и нет. — Родерик покачал головой. — Но развеять ее первокурсникам точно не удастся.
Я снова глянула на себя в зеркало.
Платье выглядело совершенно настоящим, юбка колыхалась с каждым моим движением, приоткрывая… туфельки? Я попыталась подтянуть подол, напрочь забыв, что он иллюзорный, но юбка потянулась вверх за моими руками, показав обтянутую той же тканью, из которой платье, туфельку и мою лодыжку в белом шелковом чулке.
— Ты волшебник, — повторила я.
44
— Не я, — снова улыбнулся он. — Мне помогли. Сперва госпожа Бертэн, потом господин Орвис…
Вчерашний старик, который застал нас за танцами и обещал поставить Родерику зачет раньше срока.
— Ты рассказал ему… все? — смутилась я.
— Зачем? Просто спросил, правильно ли я рассчитал взаимодействие иллюзии с другими объектами. — Он поправил оборку на моей юбке, и та разгладилась, как настоящая. — Он немного тщеславен и любит, когда студенты обращаются к нему за помощью. Так что перепроверил расчеты и усилил заклинание так, чтобы иллюзия была устойчивей. Первокурсники ее не развеют, сколько бы ни старались. И, скорее всего, не заметят — в зале будет слишком много магии: украшения, артефакты на преподавателях и студентах, свет…
— Может, и в самом деле не заметят, — улыбнулась я, крутя ногой так и этак. У меня отродясь не водилось шелковых чулок. Только хлопковые. Я поддернула юбку выше — под коленкой чулок перехватывала подвязка. Не обычная веревка, как у меня, а вышитая лента.
Но…
— Как? — спросила я. — Я же не…
Уж ноги я ему точно не показывала. Да и в платье с вырезом не появлялась. Но линия шеи и плеч тоже была моя — то, что я привыкла видеть в зеркале, как и нога. Или просто иллюзия платья включает и туфли, и чулки?
Опомнившись, я разжала пальцы, выпуская юбку, снова укрывая ноги. Повернулась к нему, не зная, что сказать. Сама задрала юбку чуть ли не до колен, позорище какое!
Взгляд Родерика, казалось, потемнел, а выражение лица я вовсе не могла прочитать.
— Поздно прятаться, и краснеть тоже поздно. — Он шагнул ближе, обнимая меня за талию, склонился к уху. — Я и без того успел увидеть достаточно. Когда рубашка прилипает к твоей спине после бега. Когда ты наклоняешься….
Кажется, мои пылающие щеки сейчас осветят беседку и, прорвав купол темноты, зальют алым сиянием парк.
— Или задирается штанина, показывая щиколотку. Когда ветер распахивает воротник, открывая… — Он скользнул пальцами вдоль моей шеи, забравшись за ворот к краю выреза платья, и от этого прикосновения по коже пробежали мурашки. — Или когда он пробирается сюда… — Его рука легла мне на грудь. — Заставляя меня умирать от зависти.
«Когда им всем это надо — заливаются соловьем», — прозвучал в голове голос Селии. И Родерик тоже… Ну а чего я хочу, он же мужчина!
Надо было отступить, поставить его на место парой резких слов. Может быть, и вовсе влепить пощечину, выдернуть из лацкана булавку и гордо удалиться.
Я не сделала ничего. Просто разрыдалась.
Кажется, если бы я его ударила, он остался бы спокойней. А так его отнесло от меня на несколько шагов.
— Нори?..
Родерик
Его обожгло такой горечью и отчаянием, что Родерик отшатнулся прежде, чем успел опомниться. А Нори расплакалась. Горько и безутешно, словно он у нее на глазах придушил котенка или сотворил еще что-то совершенно непростительное.
И уж точно этим непростительным не могла быть его рука на ее груди. К тварям всех хрупких и беззащитных! Эта девушка никогда не боялась выразить свое недовольство ясно и доходчиво — в конце концов, что может быть доходчивей прицельного удара ниже пояса?
Он застыл истуканом, а она захлебывалась слезами, хватала ртом воздух, заходясь в рыданиях.
Родерик осторожно коснулся ее плеча, но Нори словно бы не заметила. Он взял ее за локоть — вовремя, девушка начала оседать, пытаясь свернуться в комок. Он подхватил ее на руки, опустился на скамейку, пристроив на коленях.
— Не… надо… Уйди, — выдавила она.
Но он не мог, просто не мог уйти, оставив ее в таком состоянии, даже если — особенно если — он сам стал его причиной.
К отчаянию, страху и боли прибавился стыд.
— Уйди, — снова всхлипнула она и, вопреки собственным словам, ткнулась лицом в его грудь, вцепилась в лацканы кителя, прижимаясь всем телом. — Не смотри на…
Кажется, она старалась сдержать слезы, загнать их внутрь, но ничего не получалось.
— Не уйду, — негромко, но твердо сказал он. — Пока не пойму, что с тобой.
— Ни… чего. Все… в…
Ага, все в порядке. Настолько в порядке, что он сам вот-вот завоет вслед за ней.
— Плачь, — шепнул он. — Что бы там ни случилось, проревешься — станет легче.
Нори затрясла головой, по-прежнему не отрываясь от него.
— Плачь, — повторил он, качнулся, баюкая ее.
Она плакала и плакала, но горе и ужас, что захлестывали Нори, начали таять, и Родерик тихонько покачивал ее в объятьях, точно ребенка, и ждал — ведь что бы там ни случилось, невозможно плакать бесконечно.
И в самом деле, рыдания сменились тихими всхлипами, а потом рванулись слова. Сбивчивые, отрывистые. Нори словно выплескивала их, не думая о смысле, по нескольку раз повторяя одно и то же.
Родерик слушал, продолжая крепко ее обнимать, обмирая от ужаса и жалости. Да кто угодно рыдал бы на ее месте! А Нори — девчонка совсем, видела ли она хоть одну смерть?
