Дневник травницы - Канна Шорен
Яромир и правда со своей тростью вызывал много шума, да ещё и громко топал, переставляя раненную ногу. Он ею двигал, но пока слабо и неуверенно, но, по меньшей мере, перестал шипеть при каждом шаге. Массаж и ежедневные тренировки сделали своё дело.
— Ладно, ладно, сдаюсь! — подняла со смехом Есения открытые ладони. — Не слышала тебя, каюсь.
Она сложила последние корешки в мешочек и спрятала его, забравшись на перекрышку, на потолочную балку рядом с печной трубой, досушиваться. От крыши дыхнуло чем-то сырым и холодным, заставив девушку неприятно поёжится и даже, спустившись с печи, накинуть на себя лёгкую, но тёплую шаль из тонкой шерсти.
— Недобрая погода. Не приведи леший, кто-то на тот свет соберётся, — мрачно констатировала она.
* * *
К вечеру опасения подтвердились. В тишине окружающего мира, нарушаемого лишь редкими скатами снега по крышам, раздался пронзительный женский крик, граничащий с визгом. Есения, аккуратно переливающая ранее сделанный крайне неприятно пахнущий спиртовой настой на когтях волколака в отдельный графин из горного, слегка мутного хрусталя, постаралась сохранить самообладание, но у неё лишь слегка дёрнулась рука. Капля жидкости упала на металлическую поверхность стола и с лёгким шипением испарилась, оставив на поверхности очередное тёмное пятно.
— Да кто там так орёт!? — раздражённо произнесла девушка, одним махом доливая остатки настоя и закупоривая сосуд.
Она попыталась выглянуть в окно, высмотреть, кто же нарушил тишину, но увидела лишь мчащуюся к её дому в закатных сумерках одном сарафане и с босыми ногами Любаву. Есения без всяких слов закрыла штофом, крышкой в простонародье, и схватила за горлышко графина с настойкой и поспешила скрыться за дверьми кладовой. Девочка бы не бежала сюда сломя голову, если бы что-то не случилось с её бабушкой, Марией. Пожилой возраст, а женщине, на минуточку, было уже больше восьми десятков, не был равен хорошему здоровью у пахавшего всю жизнь как лошадь человека. Есения поставила графин в закрытый шкаф и бегло оглядела свои запасы. С Марией случилось что-то внезапное, а это мог быть сердечный приступ, инфаркт или, того хуже, инсульт. Если первое можно более или менее стабилизировать отварами или заклинанием, то от последних двух не было спасу.
Схватив поясную сумку, Есения закинула туда связку с несколькими корнями мандрагоры, небольшую бутыль с настоем ландыша и ещё пару видов трав. Открыв один из ящиков, она увидела заветную шкатулку с хранящейся там той самой густой массой и на десяток секунд призадумалась, но в итоге закрыла её, тряхнув головой. Настолько сильное обезболивающее девушка не будет применять без крайней нужды.
Есения поспешила скорее надеть тёплый кафтан на манер мужского и натянуть вытащенные несколькими днями ранее кожаные сапожки, которые носила по ранней весне, как входная дверь отворилась, а на пороге показалась взъерошенная и задыхающаяся от бега Любава.
— Там!.. Там!.. — тараторила, глотая жадно воздух, девочка.
— Всё после! — резко осекла её Есения.
Не запахнув верхнюю одежду, она стремглав выбежала из дома к избе Марии. Любава старалась отставать, хотя вторая пробежка давалась ей уже тяжелее, отчего была постоянно на два-три шага позади. Буквально влетев в дом, Есения увидела лежащую на лавке бледную, точно надетая на ней рубаха, старушку. Она тяжко дышала и явно была в пограничном состоянии сознания. Девушка поспешила скинуть кафтан на ближайшую скамью и поспешно подошла к Марии, мягко тронув её неожиданно ледяные ладони. Женщина приоткрыла глаза и очень натянуто улыбнулась. На благо ровно, отчего вариант с инсультом сразу отпал.
— Я постараюсь вам помочь, только не закрывайте глаза, хорошо? — в ответ короткий кивок.
Есения прикрыла глаза, анализируя с помощью потока магии тело женщины. Через мгновение она испугано отпрянула, немного шокировано. Инфаркт. Точный его вид определить не могла, лишь увидела серьёзные повреждения сердца, характерные для этого диагноза.
— Мне… — несмело начала она. — Мне жаль, вы умираете.
— Значит такова воля Господа… — тихо произнесла Мария, грустно улыбаясь. — Мне лишь жаль, я не увижу правнуков от Любавушки…
Названная девчонка, всё это время стоявшая чуть поодаль, звонко шмыгнула носом и зарыдала, размазывая сопли и слёзы по щекам. Есения подошла к ней и мягко приобняла Любаву за плечи. Сама же она не обращала внимание на собственные слёзы, мирно текущие из уголков её глаз и раздражающие их. Девочка попыталась уцепиться за целительницу, но та лишь мягко подвела её к бабушке, поговорить и попрощаться. Ночь старушка уже не переживёт. Есения лишь подала отвар из корней мандрагоры для обезболивания и успокоения и вышла, оставив их наедине.
Выйдя из избы, девушка наткнулась на толпу людей. У порога ждали обеспокоенные и любопытные соседи, впереди которых стоял бледный от испуга глава деревни. Мало ему сошедшей сели, так ещё и непонятные крики, переполошившие всех.
— Свяжитесь с её родными, пускай всеми правдами и нет приезжают. Сейчас приведите отца Андрия. К утру же позовите плотника, — на эти слова раздалось в толпе лёгкое горькое «ох». — Ночь Мария, увы, не переживёт.
* * *
Похороны состоялись на рассвете третьего дня. На них пришла почти вся деревня, настолько уважали и любили покойную. На удивление, было пасмурно, но ни капли не пролилось до тех самых пор, пока Есения, облачённая в траур, не перешагнула порог своего дома.
Родители Любавы приехали окружной дорогой аккурат на следующий день после того, как старушка мирно умерла во сне, не чувствуя благодаря целительнице боли. Сын Марии, Михаил, лишь молча пускал скупую слезу, пока его супруга причитала как сумасшедшая. Есения толком не знала их, они уехали в город, когда она ещё даже не появилась на свет, но добрые люди подсказали, что у Надежды, невестки, и Марии были отношения ближе, чем у матери с дочерью. Как никак, жена старшего, самого любимого сына. Она до последнего не прекращала выть белугой, приходилось Есении по вечерам её отпаивать сильными снотворными, лишь бы та уснула. Любаву решено было оставить до наступления тепла под опекой отца Андрия, а дом решено было продать тогда же, на забыв увезти все семейные ценности в город.
Есения понимала, что эта смерть — не первая и не последняя за только начавшуюся весну. И боялась, что будет какая-то крайне неожиданная, которую она, как и эту, не сможет избежать, как бы ни старалась. И страшно ей по-своему было за ещё нерождённого ребёнка Ялики. Первые роды в тридцать два были не шуткой, здесь это считалось крайне поздно и очень рискованно. Но время родов ещё не подошло, нужно было лишь ждать, пусть это отчасти и было
