Ученица Волхва - Иван Тарасов

— Молчи! — Иван вскочил, скинув с плеч горностаевую мантию. — Ты смеешь называть мою жену ведьмой? Ты, который три года назад золотил купола на деньги казанских шпионов?!

Толпа ахнула. Отец Игнатий побледнел, но за него вступился молодой дьякон:

— Царь-батюшка, не гневи Бога! Вспомни, как отец твой, Василий…

Удар кулака по столу заглушил речь.

— Отец мой не терпел клеветников! Стража!

Двери распахнулись, ворвался отряд опричников в чёрных кафтанах.

— Этих… — Иван указал на священников, — в кельи на хлеб и воду. Остальных, кто шепчет про колдовство, — в ямы!

Пока опричники волокли кричащих бояр, Арина смотрела, как пергамент в руке Вельяминова медленно обугливается. Знак глаза превратился в пепел, но на миг ей почудилось, что зрачки повернулись к ней.

— Ваня… — она коснулась руки царя, когда зал опустел. — Это не они. Это… Оно.

Он обернулся, и в его взгляде не было прежней страсти — лишь ледяная ясность.

— Знаю. Но страх — лучший союзник. Пусть боятся меня больше, чем призраков.

Ночью Арина прокралась в покой, где лежало тело Вельяминова. При свете краденой свечи она развернула пепел пергамента — руна проступила вновь, теперь на её ладони:

За спиной хрустнула дверь. Обернувшись, Арина увидела Финиста — его лицо было скрыто тенью капюшона.

— Ты сама впустила Чернобога в сердце руси. Ты только ты во всем виновата.

На следующее утро в темницах нашли мёртвыми трёх священников. Их тела были иссушены точно так же, как у Вельяминова. На стене кельи кровью было начертано:

Иван приказал сжечь трупы, но Арина знала — это лишь начало. Корона на его голове светилась чуть ярче, а в зеркалах Кремля всё чаще мелькали тени с рогами.

Ночь на 25 января 1547 года. Тайная часовня в Кремле.

Свечи горели синим пламенем, отражаясь в слезах на щеках Арины. Она стояла между двух алтарей: слева — икона Богородицы с младенцем, справа — каменный идол Макоши с прялкой из лунного света. Воздух дрожал от напряжения, словно сама реальность ждала решения.

Макошь появилась первой. Её волосы, сплетённые в бесконечную косу, касались пола, а глаза светились мудростью тысячелетий. За ней, словно тень от свечи, возникла Богородица — в голубом плаще, усыпанном звёздами, с лицом, полным скорби.

— Ты видишь теперь, дитя, — голос Макоши звучал как шелест ткацкого станка. — Сила требует времени. Сотни лет наши жрицы прядут нити, чтобы однажды Русь увидела солнце без тени.

Арина упала на колени, сжимая оберег:

— Но что делать сейчас? Он гибнет…

— Свергни его, — из тьмы вышел Финист, его плащ пахнул дымом и полынью. — Юрий, брат Ивана, глуп и слаб. Идеальный марионетка.

Богиня судьбы подняла руку, и в воздухе возник образ Светлояра — город дрожал, как мираж, под натиском чёрной короны.

— Принеси артефакт в святилище. Но знай: его сила разорвёт полог, открыв нас всем. Ливонцы, турки… даже твой Иван примет Светлояр за угрозу.

Арина содрогнулась. Вспомнила слова Чернобога: «Ты откроешь врата, пытаясь их закрыть».

Богородица коснулась плеча Арины. Её прикосновение было тёплым, как летний ветер, но глаза оставались печальными.

— Есть иной путь. Я верну тебя в прошлое — к моменту выбора. Ты избежишь встречи с Чернобогом, не узнаешь Еремея… Иван станет тем, кем должен: грозным, но цельным.

— А память? — выдохнула Арина. — Умения?

— Сохраню, — кивнула Богородица. — Но это будет бремя. Ты будешь помнить всё… и не сможешь ничего изменить.

Голос Финиста

— Беги от страданий! — засмеялся гонец, оборачиваясь вороном. — Давай убьём Ивана вместе. Я научу тебя править страхом…

Арина закрыла глаза, видя лица:

Иван, пожираемый короной, с глазами-безднами.

Светлояр, горящий под знамёнами ливонских рыцарей.

Себя, стоящую над колыбелью сына, чьи глаза светились красным.

Решение

Арина замерла, чувствуя, как время вокруг неё замедлилось. Воздух наполнился звоном колоколов, которых не существовало, а тени на стенах затанцевали в ритме её сердца.

— Верните меня… туда, где я выбрала тропу к топи кикиморы, — выдохнула она, глядя в глаза Богородице. — Но дайте мне последнюю ночь здесь. Одну ночь… чтобы попрощаться.

Макошь кивнула, её прялка замерла, выпустив серебряную нить.

— Иди. Но рассвет разорвёт все связи.

Последняя ночь

Иван спал беспокойно, его лицо искажали тени кошмаров. Арина вошла беззвучно, как дух, но он проснулся сразу — будто её присутствие было теплом в ледяном мире.

— Ты… уходишь? — прошептал он, узнав всё без слов.

Она не ответила, сбросив плащ. Её тело, окутанное лунным светом, казалось полупрозрачным, как будто уже начало растворяться в ином времени. Иван вскочил, обвил её руками, впиваясь губами в шею, в плечи, в губы — словно пытался вдохнуть её в себя, сохранить каждой клеткой.

— Возьми меня, — прошептала Арина, откинув голову. — Как в первый раз. Как будто завтра не будет.

Он сорвал с неё одежду, не разрывая поцелуя. Их тела сплелись на шёлках царского ложа, но в этой страсти не было радости — только горечь соли на губах, смешанная с её слезами. Каждое прикосновение было словно надрез: память о том, что теряют. Иван вошёл в неё резко, как будто хотел оставить часть себя в её плоти, а она впилась ногтями в его спину, рисуя кровавые руны прощания.

— Я не отпущу, — он задыхался, двигаясь всё быстрее. — Даже если ты станешь тенью…

Она закричала, когда волна наслаждения смешалась с невыносимой болью расставания. В этот миг за окном вспыхнул свет — не солнца и не луны, а чистый, ослепительный, как само милосердие. Она исчезла прямо в объятья безутешного царя. И лишь его личный нательный крест исчез вместе с ней как последняя память это странной и страстной деве.

* * *

Над ними, в разрыве между мирами, возник силуэт в простом хитоне. Лица не было видно, но глаза — глубокие, как вечность — встретились с взглядом Арины.

— Жертва твоя принята, — прозвучал голос, от которого дрогнули стены. — Возьми это… для них.

На ладонь Арины упали две нити: одна золотая, другая серебряная. Они вплелись в её кожу, став частью судьбы.

— Они будут светом в конце твоего пути, — сказал голос, исчезая.

Иван, не видящий видения, прижал её к себе, будто чувствуя холод иного мира.

— Обещай, что вернёшься…

Но она уже знала — не сможет.

Рассвет

Когда первые лучи солнца коснулись Кремля, Арина исчезла. На простыне остались лишь следы любви да два символа: капля крови и слеза, застывшая как жемчужина.

Иван, сидя на краю постели, сжал в руке её серебряный оберег. Где-то вдалеке каркнул ворон