Ночь в номере 103 - Алиса Аве
Асу упала в обморок. Бесхребетная! И муженек не лучше: Сэдэо не хватило даже на то, чтобы помочь сыну. Не говоря о том, чтобы предложить мечу свою жизнь. Духи замерли, кто в полу, кто в стенах: давно заучили, что в хозяйские игры не стоит вмешиваться.
Хакусана считала растянувшиеся минуты. Явился Рюу, он наконец смирился с властью Госпожи. Рёкан погрузился в безмолвие, Госпожа отрезала 103-й от мира и не позволила Хакусане разделить торжество. Сто третий извергнул тьму, а после – сияние.
Время запустилось.
– Ты ждешь, муж мой? – прохрипела Хакусана.
Пальцы не сумели дотянуться до любимого лица.
Договор с Госпожой утратил силу. На стекло брызнула кровь, трещина разорвала алые капли ветвистыми линиями.
Путь Хакусаны завершился.
Рюу скорбел у ног Нобуо.
Кумико предупреждала, что придется расплачиваться, он опрометчиво думал откупиться своей жизнью. Ничьей другой. Если бы не самурайский меч, пригвоздивший Рюу к решению, он бы отступил, не смог выбрать между братом и Кумико.
Рюу скользил по телу Нобуо взглядом и утыкался в скорбную спину матери. Рюу мучила ее тихая скорбь. Асу перебирала волосы младшего сына. Маленьким он любил положить голову ей на колени и рассказывать долгие истории. А Рюу сидел рядом и слушал выдумки брата, в которых Нобуо всегда был героем. Тихий, скромный, верный дому. Ведь его так и звали: Нобуо – «преданный человек». Он не замечал своих сильных сторон, стремился стать кем-то иным. Природная нежность делала его мягче, разумнее старшего брата. Асу любила Нобуо так, как никогда не любила Рюу, он был ее малышом, последышем, а не наследником зачарованного рёкана. Нобуо должен был прожить настоящую жизнь, не связанную с Хакусаной-сан и Госпожой. Но он хотел быть частью рёкана.
– Рюу, ты не виноват, – уговаривала Асу и себя, и сына.
– Я забыл, что мой противник – Смерть.
Рюу чудилось, что брат шевелит ногой. Слегка касается его, говоря: «Ну что ты, старший брат, нос повесил?»
– Ты обыграл ее.
– Нет, она взяла свое. – Рюу повернулся к Мичи, которая сидела рядом. Она невольно вошла в семью, и Рюу воспринимал ее родной, скованной общей печалью.
Он взял ее руку, положил на грудь Нобуо.
– Вот так должно быть. Но уже ничего не исправить.
Мичи задрала подбородок к потолку. Она изо всех сил сдерживалась. Слезы скопились, не находя возможности вырваться, преломили пространство. По лестнице, ведущей в холл, поскакали искры. Золотые, мерцающие, они плясали по стенам, прыгали, не оседая на полу и стенах, словно песочные часы перевернулись и песчинки поднялись вверх.
– Господин Рюу… Рюу! Рюу, – раздавалась отовсюду перекличка голосов. Духи окружили Рюу. Искры пронзали их. – Господин Рюу, мы свободны!
Мичи прижалась к Рюу с одной стороны, Асу – с другой. Духи обретали настоящие облики: трое улыбающихся мальчишек со взъерошенными волосами. Маленькая девочка с тремя рядами стеклянных бус на шее. Старый продавец дайкона, когда-то в дождь попросившийся переночевать в уголке кухни, возле кувшинов с соевым соусом. Богатый торговец, на поясе кошель, полный денег. Позади него высокий, как сосна, худой и лысый монах, руки у него длинные-предлинные, кожа обтягивает костяшки пальцев. Из-под локтя выглядывает женщина, одного возраста с Асу, держит тарелку с бамбуковым орнаментом – адзуки-баба не расставалась с посудой ни на секунду.
Духи заполнили холл. Они принимали человеческий вид и повторяли: «Спасибо! Спасибо!» – и крохотными светлячками исчезали под сводами потолка.
Рюу удержал Мичи. Она привстала, чтобы не дать каппе, обернувшемуся юным водоносом в фартуке, исчезнуть.
– Не плачь, – убеждал он. – Они обрели свободу.
– Желание Хакусаны-сан держало их долгие годы, обрекая на существование между мирами. Нынче пробил ее час, они вольны уйти! – нежный голос заставил их обернуться.
Сердце Рюу лопнуло, ударив по ребрам, сжалось, соединив разрозненные части, застучало в ушах, в кистях, в коленях, что затряслись и отказались поднять онемевшее тело.
В любимые глаза не насмотреться – они утонули друг в друге. Кумико предстала перед Рюу в красном кимоно, но цвет постепенно сходил с ткани, оставляя лунное мерцание шелка. Рюу вновь грезил дивным видением своей невесты. Она подошла, он, не в силах встать, прижался к ее бедрам, вдохнул весну и дождь.
– Я надеялся, – прошептал Рюу. – Я бы пошел за тобой в страну мертвых, дошел до корня земли, перевернул бы Токоё-но куни[58]. Но Страна вечности пришла ко мне. Ты проводишь душу брата, Госпожа моя? Не оставишь его во тьме?
Спрятав печаль в одеянии Кумико, он не видел, что она улыбалась. Не видел, как открыла рот Мичи. Как радостью осветился отец. Как мать произнесла одними губами, не веря ниспосланному дару: «Нобуо! Сынок!»
Рюу молился явившейся к нему богине:
– Если в твоей власти, забери меня, не его. Оставь его матери, оставь его Мичи!
Смерть читает мысли людей, Кумико читала сердце Рюу. Она коснулась его волос легче, чем бабочка задевает крыльями цветок, обхватила за плечи, чуть отстранила:
– Любовь моя, взгляни. Его час не настал, и боги позволили мне направить его душу на дорогу к свету.
– Ты что, плачешь? – удивленный оклик заглушил тихую речь Кумико. – Что вы сделали с моим братом? Рюу, эй, Рюу!
Нобуо обнимал Мичи и смеялся так громко, что точно перебудил дремлющий в травяной магии рёкан.
Мать хлопотала над младшим сыном. Мичи крутилась вместе с ней. Нобуо порывался подняться и спрятаться за спасительной стойкой ресепшена от их заботы, но они укладывали его обратно, принесли подушек, чая, влажных полотенец на лоб.
Или все же не порывался? У живой Мичи стройные ноги, с пола открывался особенно хороший вид. Нобуо краснел, терпел запоздалые средства лечения, в которых больше не нуждался, и радовался тому, что Рюу поглощен Кумико.
Рюу и Кумико стояли за порогом у распахнутых дверей. Ночь дышала прохладой. Плескались в пруду карпы, покачивались с тихим хрустом фонарики. В отель возвращалось оживление. Нобуо слышал и другие звуки. Таинственный перезвон, скрывавший тоску и ожидание. То без слов общались Рюу и Кумико, а звезды подпевали им.
Нобуо вздохнул. Он перешагнул грань миров и еще различал тончайшие изменения в сплетениях судеб, что напоминали движения струн и трепет, исходящий от них, в момент, когда звук уже родился, но не обрел звучания.
– Больно? – Сэдэо искал следы страдания на лице сына. Лицо самого Сэдэо, серое и усталое, выражало крайнюю степень отчаяния и принятия. Он умел принимать действительность, и, возможно, не один Нобуо слышал разговор звезд. Но отец не позволял себе подобной мудрости.
Нобуо как никогда остро пожелал иной судьбы.
– Нет, папа. Посмотри на Рюу. Мама, Мичи, – позвал он. – Что-то происходит.
Звезды падали с приблизившихся небес, стремились проникнуть на террасу, пробраться в здание. Луна вновь расстаралась, излила свет. Ночь обернулась серебряным днем, и Кумико с Рюу походили на призраков. Туман окружил их прозрачной мантией. Он теперь тоже нес звезды, влажные лучистые следы оставались на дорожках и камнях. Двор сверкал.
Кумико целовала руки Рюу. Самурай держал в руке пустые ножны. Заломы у губ воина исчезли, разгладились складки на переносице, заблестели глаза. Шлем он позабыл в 103-м, с грохотом падали с плеч, локтей и колен щитки. Распустились узлы доспеха, и тяжесть, сковывающая его столько веков, рухнула на землю, обратилась в песок.
Рюу опустился перед самураем на колени, Кумико повторила за ним почтительный поклон.
– Не вам кланяться. – Самурай поднял обоих.
– Мы в неоплатном долгу, господин. – Одной рукой Рюу прижимал к груди Кумико, другой – держал меч.
– Из всех живых и мертвых нет никого, кому я обязан больше, чем тебе, – голос самурая напоминал эхо, слова гасли, словно и они рассыпались песком, который через мгновение смахнет время. – Ты можешь прожить остаток своей жизни как простой человек. Или, – самурай
