Черноокая печаль - Зарина Солнцева
Казалось, вот она, несбыточная мечта. А она обернулась живым кошмаром.
Оторвав кусок рубахи, я перевязала руку. Кровь останавливать магией я так и не наловчилась. Эх, здесь бы Стешку или Марфу.
А вот на глаза набежали слезы. Моргнув, я попыталась взять себя в руки. Но соседки до сих пор шептались около забора, не стыдясь меня. Оставив эту проклятую рыбу в покое, я убежала в дом.
Знаю, убегать — трусливо, но я так устала. Что порой выть охота. На войне, казалось, всё легче. Есть жизнь и есть смерти. Враг и соратник.
А тут к вечеру приходят и упрашивают хворь изгнать, а к утру плюют мне в спину. Ненавижу.
Вбегаю в дом, как кошка, на одних кончиках пальцев. Сыновья моей сестры только научились ходить. И да бы поймать их и уложить спать, приходится повозиться. Посему стараюсь не будить малюток и найти себе работу в избе на некоторое время. Пока горечь в душе не осядет и боль перестанет давить на сердце.
Да только замираю вдоль узкого коридора, прислушавшись к тихой ссоре между старшей сестрой и матерью.
— Не дело это, маменька. Он же нам, считай, в деды годится! Старый, облезлый, с пузом до земли. Еще говорят, и поколотить может за раз-два. Ну куда нашу Наталку, за этого хряка?
— Не встревай, Олена! — строго фыркнула мать, замешивая тесто. — Не будет нарываться — не поколотит. Опять-таки хозяйство у него добротное. Детей уже настругал, значит, ее не сильно мучить будет. При муже будет...
— Матушка, да побойся богов! У него дочь младшая одногодка с Наталкой. Куда ей замуж!?
— А чего ей прохождаться здесь? — вступила в разговор моя младшая сестра. — Да на мою честь тень бросает. Вадим мой так и сказал: «Не приди сестра твоя, так моя матушка давно бы одобрила наш брак!»
— Ну ты и мерзавка, такая! — рявкнула Оленка, приложив деревянной скалкой по столу. — То есть когда нам паек на имя Наталки приходило в голодные времена, трескала за обе щеки! А теперь на сестру поминаешь?!
— Девки, угомонитесь! — рявкнула на девочек мать, нахмурив черные с легкой пророслью седины брови. — И так от грязи не отмыться. Еще и вы устроили тут не пойми что?!
— Так я...
— О чем речи ходят, матушка?
Скользнула я из-под завесы внутри, привлекая к себе внимание. Сестры вздрогнули и замолкли. А мать лишь сильнее нахмурилась. Будто натянутая тетива продолжила раскатывать лепешки для печи.
— Хороший человек тебя посватал, Наталка. Замуж тебе пора.
А на меня и не глянула. Как будто чужая я ей.
— И кто же?
Сжимаю кулаки до хруста и стараюсь держать лицо, а внутри гнев, словно лесной пожар, все сильнее и сильнее воспламеняется.
— Дяд... Гринько тебя посватал. Придет в конце семицы со старостой, всё как положено.
Она говорит как ни в чем не бывало, будто семечки грызет, а у меня в груди все леденит. Олена пристыженно отводит взгляд, а мелкая и вовсе делает невинные глазки, будто и не понимает, о ком идет речь.
— Матушка, ты верно шутишь... Он же на шесть десятин меня старше! Боги, да я с его дочкой в куклы играла! Он отца братом кликал!
— Хорошее хозяйство. Земли, опять-таки, много. Детьми уже обзавелся...
Словно мантру повторяла она, раскачивая этот проклятый кусок теста.
— Да он старик, мама!
Не выдержала и рявкнула я, скалка в ее руке полетела в стену, словно дикое животное, мать обернулась на меня и рявкнула:
— А ты гулена! Что мне с тобой, окаянной, делать, аа? Что?! Вся деревня гудит! Пальцами в меня тычут! У меня еще две девки на выданье после тебя, кто их возьмет?!
Смотрю на нее и ничего внутри не чувствую. Примерзло всё, как будто оторвали с корнем. И вроде не она меня рожала, не она грудью кормила, не она косы заплетала. Просто одним дитем меньше, одним больше.
Просто проблема на ее голову. Позор.
Потому что так сказали другие. И плевать на мои слова. На все, что я пережила. На боль и страдание. На кошмары, которые мучают меня через ночь.
— Так, может, зря я домой вернулась? Авось было бы тебе легче, не вернувшись я?
— Авось и было бы. — сказала, как плюнула, она, глядя мне прямо в очи.
Развернувшись, я пущенной стрелой умчалась прочь от этого дома. Я бы хотела сказать, что все внутри пылает и горит. Да только лгуньей буду. Все умерло. И никаких моих ран отчий дом и семья не зажила. Лишь припорошила их солью, умело растирая.
Наткнувшись взглядом на висевших на заборе соседок, что грели уши, дернулась в сторону, одарив их лютым взглядом. Не хочу никого видеть. Если таков род людской, так пускай боги отградят меня от них. Уж лучше среди зверей.
— Наталка, стой! Да стой же!
Оленка нагнала меня лишь около пруда. Схватив за локоть дернула на себя разворачивая к себе лицом. Старшая сестря тяжко дышала , и то ли с стыдом то ли с жалостью глядела на меня.
— Ну не сердись на нас, Наталка. Мать как лучше хочет, не забудут твое фронтовское прошлое сельчане, да и замуж тебе пора. А тут еще и младшие подоспели, и они на выдане. Ну чего ты...?
И что-то вроде внутри дернулось, пока она не молвила вновь:
— А Гринько не так плох. Ты возле него царевной заживешь. При злате он, да и стар, наседать ночами не станет. Глядишь, годков через десять отойдет к прадедам. А ты вдовой станешь. При хозяйстве. И мы с прощенными долгами.
— Какие долги, Олена?
Шагнула я вперед, а она слишком поздно прикусила язык. Отвернулась. Но уж нет... Ухватив ее за плечи, тряхнула.
— Говори!
— Мать на свадьбу младших злата у него в долг взяла на зиму, думали, их позовут замуж женихи эти, сынки мельника. Готовились... Но вернулась ты, и те дали отказную.
— Так вот отчего Беляна и Купава так на меня волком глядят, оттого, что я живой вертаться домой посмела. Свадьбу им разрушила...
— Да ты что, Натась...? — сестра тянется обнять, только я, увернувшись, делаю
