Ученица Волхва - Иван Тарасов
Стук в дверь. Твой опекун, Захарьин, за порогом лютует: «С кем беседуешь, государь?» Махнул я рукой — ветерком свечу задул. «Спи, мол, князь». А сам в щель юркнул. Услышишь, как полозья скрипят в сенях — это я, дедка, казну твою от лихих глаз ворочаю.
Помни, Иван: каменный Кремль стоит, пока домовий смех в подполье звенит. А я уж постараюсь… покуда печи топятся, да совесть у тебя не чернее моей сажи.
1546 год, Москва. В ту ночь государь велел поставить лишний кувшин мёда у печи — вдруг домовой проголодался.
Глава 18. Договор Тьмы и Света в Кремле
Арина заснула под мерный звон кремлевских колоколов, но сон её был неспокоен. Вместо покоев с резными ставнями она оказалась в поле, где небо сливалось с землей в багровом зареве. Воздух дрожал от зноя, хотя под ногами хрустел иней.
— Снова ты, волшбица, — голос Чернобога пророс из-под земли, как корень старого дуба.
Он стоял на кургане, обвитый дымом. Его рога, испещренные трещинами, теперь напоминали корону из обгоревших ветвей. Глаза, угли в пепле, следили за Ариной без злобы — словно мастер оценивал работу.
— Почему не оставишь меня? — Арина сжала оберег Макоши, но сила богини спала, будто усыпленная.
— Потому что ты слушаешь, — Чернобог спустился, и сорняки под его шагами превращались в пепел. — Другие… — он махнул рукой, и в воздухе возникли тени бояр, шепчущихся в углах, — слышат только себя.
Он провел ладонью над полем. Пламя вырвалось из-под земли, сжигая плевел, но не тронув мак, что алел, как капли крови.
— Видишь? Огонь не убивает. Он… выбирает.
— Как ты выбрал Ивана? — Арина попятилась, но спина уперлась в невидимую стену.
Чернобог рассмеялся, и треск костра слился с его голосом:
— Он выбрал себя сам. Как и ты. Я лишь подсказываю путь.
Тень его рогов удлинилась, обняв горизонт. Где-то вдали завыли волки — или люди.
— Русь — поле после зимы. Кажется, сорняки душат всходы. Ты думаешь, солнца хватит? — Он наклонился, и в его зрачках отразились армии с крестами на знаменах. — Латиняне придут не с плугом, а с мечом. Их бог жаждет крови, а не хлеба.
Арина вспомнила рассказ матушки Марфы о Сатане. Чернобог уловил мысль:
— Не сравнивай меня с ним. Я — буря, вырубающая слабые деревья. Сатана — чума, гниль изнутри.
Он сжал кулак, и пламя взметнулось к небу, выстроившись в лики Перуна, Дажбога… и Богородицы.
— Ваши светлые братья и сестры — пахари. Но кто защитит ниву, пока зреет урожай?
— Ты хочешь стать щитом? — усмехнулась Арина.
— Нет. Мечом.
Ветер разнес пепел, и Арина увидела Москву: Иван в доспехах, ведущий рать, но за ним, как тень, шел Чернобог, и каждый шаг князя оставлял на земле росчерк пламени.
— Он будет великим. Но лишь если переживет свою юность.
Сон начал таять. Чернобог, превращаясь в дым, прошипел последнее:
— Договор, волшбица. Встреча с государем. Приведи тех, кому доверяешь… если смеешь. И последнее. Пусть Государь распорядится доставить пред его лицо Исидора сына Василия урожденного в Торжке, а сейчас послушника в Белозерском монастыре. Пусть хулу на него близко к сердцу не держит. Только такой человек и гож для меня. На черное тьма не портит.
Арина очнулась с криком. В келье горела лампада, а у окна стоял Финист, точа кинжал.
— Опять он? — спросил гонец, не оборачиваясь.
— Он хочет говорить с Иваном. Через нас.
Финист резко обернулся. В его глазах мелькнуло синее пламя — дар Светлояра.
— Чернобог и договор — как волк и капкан. Ты веришь ему?
— Нет, — Арина встала, поправляя платок с знаком Макоши. — Но он прав насчет врагов. Если латиняне сожгут Русь…
Дверь распахнулась. На пороге стоял Иван, бледный, с пергаментом в руках:
— Курьер из Нижнего Новгорода. Проклятый казанский хан Сафа-Гирей смог вернутся в Казань. Он наш враг и слуга крымскому хану. Надо помочь друзьям Москвы.
— Государь. Мне явился во сне древний бог русичей Чернобог. Он желает говорить с тобой. Можно совместить с визитом монахинь, которых ты ждешь. Повели доставить Исидора Васильева сына рожденного в Торжке из Белозерского монастыря. — вымолвила Арина в ответ.
За окном завыл ветер. Где-то вдалеке, на границе сна и яви, смеялся старый бог.
Конец июля 1546 года. Белозерский монастырь.
Скрип гусиного пера нарушал тишину кельи. Исидор Васильевич Любомудров отложил перо, втирая в виски каплю лавандового масла. Запах напоминал о лаборатории в Москве — о медных ретортах, о дыме, что клубился, как мысли в его голове. Сейчас вместо реторт — чернильница из обожжённой глины, вместо книжных полок — каменные стены, пронизанные сыростью. Но даже здесь, в монастырском заточении, ум его не знал покоя.
Он перевел взгляд на стопку исписанных листов. «О превращении металлов… О влиянии звёзд на судьбы… О травах, что лечат и убивают…» Строки, написанные тайно, под свечой, украденной из часовни. Исидор усмехнулся: монахи считали его покаявшимся, но он лишь притворялся, чтобы сохранить последнюю свободу — свободу мысли.
«Василий… брат…» — шепнул он, глядя на крошечное окно, зарешеченное железом. Вспомнился тот день, когда дядя ворвался в его лабораторию с солдатами. Разбитые колбы, растоптанные рукописи. «Ересь! Колдовство!» А потом — суд, где архимандрит, тыча пальцем в схему движения планет, кричал: «Это дьявольские круги!»
Но разве дьявол — это знание? Исидор сжал кулак, ощущая под рубахой шрам от ожога — след неудачного опыта с ртутью. Нет. Дьявол — это страх. Страх тех, кто не может понять.
В углу кельи лежал сундук с тремя замками. Внутри — пергамент, найденный им в подвале монастыря. Обряд призывания Чернобога. Текст, написанный на смеси древнеславянского и латыни, словно сам бог тьмы смеялся над церковными запретами. Исидор перечитал его десятки раз:
«…кровь на чёрный камень… свеча из воска мёртвых пчёл… жертва, дарующая силу…»
Сначала он сжёг бы эти строки, но теперь… Тело Елены Глинской, синее от яда. Шёпот монахов о том, что ливонцы у границ. «Русь — как больной, что истекает кровью, а лекари спорят, каким отваром его спасать», — думал Исидор. Может, Чернобог
