Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
Уже не важно.
Через час, около полуночи, мне стоит тихонечко, не издавая лишнего шума и не привлекая к себе внимание лениво патрулирующих территорию Храма охранников, выбраться за храмовую ограду через отколотую трухлявую доску в заборе, о которой мне любезно поведал всё тот же Ист. Мы уже попрощались, сегодня днём, обнялись, и я расцеловала его в обе щеки и в нос.
Надеюсь, с ним-то я не прощаюсь… Через месяц-другой он приедет посмотреть, как у меня дела. Привезёт новости от бабушки.
В горле пересохло и засвербило, я отхлебнула из прихваченной склянки зелья для восстановления голоса: с возницей, а затем и с тётушкой знакомой Истая следовало разговаривать нормально, а не сипеть или хрипеть.
Через месяц-другой! Может быть, к тому времени у меня в голове всё встанет на свои места? Может быть, у нас с Истом всё сложится — он мой ровесник, он почти человек, я ему явно нравлюсь и он заботливый, он не будет гоняться за мной голым по ночному лесу! А все эти гарпии и пикси — не мои проблемы?!
Да, надо идти к доске в заборе. Надо уезжать.
Вот только шёпот Вартайта Мортенгейна, горячий и жгучий — из моих воспоминаний — так и звучал в голове:
«Не убегай, девочка…»
В тот раз я тоже стояла за разделяющей нас дверью, не в силах ни уйти, ни остаться.
Боги тёмного горизонта, как я хочу его увидеть! Просто увидеть, ничего большего. Если я всё сделаю правильно, если мне очень сильно повезёт, мы больше никогда не встретимся. Но как же трудно считать это везением.
Просто увидеть, ещё разок…
…двери вдруг распахнулись, я отшатнулась. На пороге стояли, держась за руки, моя однокурсница Глинта, ещё более эффектная и яркая, чем обычно, в красном бархатном платье в пол, с ярко накрашенными пухлыми губами, и незнакомый мне по имени, похожий на медведя адепт с четвёртого или пятого курса, широкоплечий, с буйными каштанового оттенка кудрями до плеч. Парень скользнул по мне равнодушным взглядом, а Глинта хихикнула, прижимаясь к своему кавалеру:
— Привет, Матильда! Ты что, с лекции идёшь? Или в анатомикусе задержалась, с дохляками?! Что ты вообще тут делаешь, разве ты в числе приглашённых?! Пришла послушать, как мы веселимся? Бедняга, у тебя такой голодный несчастный вид! Хочешь, я тебе… ик… какой-нибудь еды вынесу? Или ты с собой перекус захватила, из анатомикуса?! — она кивнула на маленький саквояж, стоящий у моих ног.
Судя по голосу, однозначно трезвой Глинта уже не была.
Я помахала приглашением перед её лицом.
— Кормят на таких мероприятиях обычно так себе, заспиртованные потроха из анатомички, разумеется, вкуснее, — пробурчала я. И не удержалась. — Глинта, а профессор Мортенгейн тоже присутствует на празднике?
Девица снова захихикала, как пьяный бабуин, а ответил мне неожиданно её спутник:
— Да, только что его видел. Бдил, вроде как, хотя что он там видит…
— Мы сбежали, чтобы он нас не учуял! — зашлась в хохоте Глинта.
— То есть он был с повязкой на глазах? — повернулась я к юноше.
— Ну… да. Вроде бы… как обычно, — несколько растерянно ответил он.
— Благодарю, — поклонилась я — и прошла мимо сладкой парочки в зал, прихватив саквояжик, на который старшекурсник глянул не без подозрения.
Сама не знаю, зачем я туда пошла.
* * *
Зал Общих Собраний был украшен роскошно. Высокие потолки, тёмно-серебряные шторы до пола, с потолков на разной высоте свисают огромные золотые и серебряные звёзды. Скамьи сдвинули к стенам, огромный рояль, наоборот, выкатили ближе к центру: немолодой мужчина, сидящий ко мне спиной, легко и непринуждённо издавал льющуюся, точно искрящееся вино через край бокала, мелодию, одновременно щемящую сердце и зовущую в пляс. Я сделала несколько шагов в толпу — неоднородную, то и дело распадающуюся на отдельные водоворотики пар или троек. Кто-то меня заметил, кто-то узнал, но большинству присутствующих было совершенно безразлично появление настороженной и отчаянной Матильды в самом обычном учебном платье посреди этих нарядных и радостных беспечных юношей и девушек. Я знала всех и каждого из присутствующих, за исключением музыкантов, но совершенно не различала лиц.
Музыка взвилась с новой силой, к клавишам добавились томительно-пронзительные звуки струнных, толпа отхлынула, освобождая центральное пространство зала — для танцев. Несколько пар закружилось передо мной, а у меня закружилась голова — и одновременно ноги стали невероятно тяжёлыми, словно я сменила кожаные туфли на чугунные.
Совсем близко, шагах в десяти от меня, не больше, стоял профессор Вартайт Мортенгейн с привычной чёрной повязкой на глазах. Стоял, держа за руку Аглану. Потянул её, разворачивая к себе, так, чтобы она положила вторую, левую руку на его предплечье.
Аглана тряхнула серебристой копной волос, и я успела увидеть счастливую улыбку на её лице.
«Идём по невидимому квадрату, — как наяву, услышала я голос профессора. — Позволь вести тебя за собой…»
Глава 21
Мир рушился.
Небо раскалывалось, многочисленные трещины разбегались от одной звезды к другой, предвещая скорое падение небесного свода, земля подо мной дымилась и шаталась. Под мраморным полом Зала Общих собраний вскипала раскалённая бездна, жаль, упасть в неё предстояло, похоже, мне одной…
«Раз-два-три, раз-два-три», — музыка вела меня, заставляя двигаться и даже дышать в навязанном ею ритме.
Мортенгейн склонил подбородок и взял Аглану за узкую изящную ладошку. Его ноздри затрепетали — неуловимо для всех остальных, но я-то видела.
Не могла не видеть, не пожирать его глазами. Он вдыхал её запах, в отличие от моего, не скрытый никакими нейтрализаторами. Он чувствовал её.
Вартайт Мортенгейн мне в отцы годится. Он дуплиш, сильный, красивый и неуязвимый, а это значит, что наше с ним узаконенное будущее невозможно. Он профессор, уважаемый и обеспеченный преподаватель, а я адептка-недоучка, ничегошеньки из себя не представляющая.
У него невеста есть, он несвободен!
Я всё это прекрасно знала.
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
…Аглану и такое будущее вполне могло устраивать. Она не гналась за общепризнанными ценностями, такими как официальный диплом… официальный брак. И сейчас на её тонких губах мерцала почти торжествующая улыбка, на бледных щеках розовел румянец, и она уже вовсе не казалась тусклой молью, невзрачной тенью. Напротив — она словно расцвела. Засветилась изнутри. Её нарядное светло-голубое платье с серебристой отделкой делало её похожей на цветок пиона.
Вторая ладонь Мортенгейна легла на её талию. Зазвучала музыка, и я пихнула в рот кулак, чтобы не взвыть, попятилась, слепо шагнула куда-то в сторону — нетанцующие адепты расступались передо мной — пока не оказалась у
