Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
Бежать!
Забрать своё!
Он мой!
Мой!
Голос внутри меня заходился воплем, и будь я дуплишем… будь я дуплишем, я давно обернулась бы поджарой чёрной волчицей. Было так легко представить, как мои зубы смыкаются на узком запястье, как жалобно хрустят кости, как…
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!
Выхухоль небесная, я…
Чья-то сильная рука выдернула искусанный кулак из моего рта, толкнула меня назад, и я не сопротивлялась, почти обрадовавшись возможности потерять из виду прекрасную танцующую пару. Черноволосого статного мужчину с повязкой на глазах и тоненькую, грациозную, почти невесомую девушку с копной белых волос, сияющую и гордую.
— Матильда! Что ты творишь?!
Я не понимала, куда и зачем меня тащат, но с упорством тонущего цеплялась за всё подряд: дверные ручки, косяки, шторы, чей-то пиджак… Зал общих собраний представлял собой изрядно вытянутый прямоугольник, увенчанный небольшим возвышением — сценой, на которую надлежало подниматься выступающим для лучшей видимости и слышимости.
Кажется, на это возвышение меня и втащили, по лицу мазнула пыльная тяжёлая ткань занавеса, протянутого по задней стенке.
Я чихнула и захохотала, но смех тут же сменился беспомощным рыком — мне нужно было вернуться и заставить Мортенгейна отпустить руки Агланы, отойти от неё… Заставить…
В следующую секунду ледяная и почему-то сладкая вода плеснула мне в лицо, я заморгала, облизнулась — и только тогда смогла вдохнуть воздух в ноющие лёгкие. Изображение в глазах стало более чётким, сознание вернулось.
— Ист?!
— Слава богам. Что с тобой, Тильда?! Что ты здесь делаешь?! Выглядишь, как жертва трусской лихорадки! Мы же договорились… Счастье, что никто не заметил, кроме меня, как тебя разбирало, а музыка была достаточно громкой…
Вернувшийся на мгновение разум опять стал ускользать от меня.
— Пусти! Они…
— Не сходи с ума! Пусть Мортенгейн потанцует с той девочкой, что с того?! Это к лучшему, значит, нисколько он на тебе не запечатлился, или же действие болотника постепенно проходит…
— Ни… хрена лысой выхухоли оно не проходит! — рявкнула я, слёзы хлынули из глаз, и я забормотала, невнятно и сбивчиво. — Как он мог, как он мог… Он же сам говорил мне… Он знает, что я могу прийти! Он же всё понимает, и при этом… Он же…
— Так, может, на это и расчёт?
— Что ты имеешь в виду?
Я немного встряхнулась, заставив себя замолчать и не трястись, как в ознобе и огляделась. Мы с Истом стояли в какой-то маленькой тускло освещённой нише, явно находившейся за кулисами и предназначенной для того, чтобы выступающие, надёжно скрытые от приглашённых слушателей, дожидались своей очереди. Неприметная дверь вела на второй этаж, а сквозь занавес издалека слабо доносились музыка и смазанный гул голосов.
Внутри комнатки-ниши имелось два деревянных стула, небольшой столик с пустым бокалом, содержимым которого явно только что воспользовался Ист, чтобы привести меня в чувство. Справа от обитой деревянными панелями двери мирно журчал фонтанчик с питьевой водой.
— Что ты увидишь его с другой, приревнуешь и выдашь себя.
— Я не ревную этого мерзавца! Я ему просто оторву что-нибудь…
— Ладно, ладно, не дёргайся. Не приревнуешь, так отреагируешь на этот его демарш, как-то выдашь себя, понимаешь? Он хочет спровоцировать тебя. Держи себя в руках и уходи отсюда!
— Держу!
Я и в самом деле обхватила себя руками за плечи, пытаясь сдержать злую дрожь. Взгляд упал на фонтанчик, и я, недолго думая, подставила лицо под холодную струйку. Волосы мокли и прилипали ко лбу и шее, но этого мне показалось мало. Я набрала воду в ладони и стала ожесточённо тереть лицо, уши, шею. Корсаж платья тоже намок, но мне было сейчас наплевать на свой внешний вид.
Голоса и музыка внезапно стихли, и я подумала, что начался очередной этап праздника. Значит, закончились и танцы.
Тяжело выдохнула, отжимая волосы. Шагнула к арочному проёму.
— Эй… — обеспокоенно начал наблюдавший за мной Ист. — Тильда, не стоит тебе…
— Не стоит, — кивнула я.
— Да подожди ты! Стой, неугомонная!
Но я уже вышла из ниши, прямо на сцену, зажимая нос, чтобы опять не расчихаться от пыли.
И замерла.
Не было толпы. Адепты, нарядные, шумные, пёстрые, словно растворились в воздухе, мне даже захотелось потереть глаза — праздник никак не мог закончится так рано, так резко и внезапно! Ист сдавленно выругался за моей спиной.
Может, начался пожар, эпидемия, землетрясение, может…
Но две человеческие фигурки, мужская и женская, продолжали одиноко стоять около огромного роскошного рояля, спиной к нам с Истом, я смотрела на них, чувствуя, что мир продолжил своё стремительное разрушение и падение.
Я дошла до края сцены, и в то же мгновение парадные двери распахнулись, пропуская в опустевший зал трёх незнакомых мне человек — высокого светловолосого мужчину и двух женщин. Они двигались очень плавно, тягуче, с какой-то звериной грацией, и морок влечения отступил, пасуя перед невольным страхом, пробудившимся от этого странного вторжения чужаков в почти пустой празднично украшенный Зал.
Я остановилась, Истай ухватил меня за плечо.
Мортенгейн вдруг обернулся, резко, так резко, будто за плечо дёрнули его, а не меня. А потом резко сорвал повязку с лица, и впервые с ночи Болотника мы уставились с ним друг на друга.
Профессор смотрел на меня.
Смотрел — и видел.
Глава 22
Я испугалась, что Мортенгейн сейчас обернётся и кинется на меня, таким тяжёлым, таким физически ощутимым был этот глубокий животный взгляд. И тут же вспомнила, как глупо и нелепо я сейчас выгляжу — с влажными волосами, облепившими перекошенное растерянное лицо, с мокрыми пятнами на самом обычном непарадном платье… Но в его лице не было сейчас ни разочарования, ни скепсиса, ни недоумения. Мортенгейн, не обращая внимания ни на кого, преодолел разделявшее нас расстояние, легко — и в самом деле, как мальчишка — запрыгнул на сцену, на которой я всё ещё стояла, точно корни пустив, притянул к себе, разглядывая. Истай выпустил мои плечи за несколько мгновений до того, но, каюсь, о приятеле я в этот момент вовсе не думала. Забыла, как и не было его.
Мы с профессором смотрели друг на друга, не говоря ни слова. А потом он вдруг улыбнулся, если можно было так назвать странное выражение, исказившее породистое, аристократично красивое лицо, и пробормотал:
— Рыжая…
Не особо соображая, что делаю, я протянула руку и коснулась тонкой кожи его века. Регенерация дуплишей и лечение помогли — не осталось ни шрамов, ни
