Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
Вечером в лавке собрались все: Ханна, Фогель, детвора с площади, даже старая фрау Клаус с пирогом.
На столе стояла свеча, и её свет дрожал на окнах, отражаясь в чистых стеклах.Грета подняла чашку и сказала просто:
— За руки, что не опускаются. И все повторили.Йоханн тихо коснулся её плеча, не глядя на других.
— И за тех, кто умеет их держать, — добавил он.Фогель усмехнулся:
— Это уже диагноз. — Пусть будет, — сказала она. — Главное, что доброкачественный.Смех был мягкий, светлый, домашний. И казалось — весь Линдхайм смеётся вместе с ними.
---Поздно ночью, когда все ушли, она задула свечу и на мгновение осталась в темноте. Но темнота больше не пугала — в ней теперь пахло воском и хлебом.
Она приоткрыла окно. Ветер донёс гул колокола — ровный, мирный.
Грета закрыла глаза и шепнула — не молитву, не формулу, а простое человеческое слово:— Спасибо.
И в этот момент казалось, что город ответил ей тем же — ровным дыханием спящего дома.
Глава 21. Эпилог
Глава 21
Прошло три года.
Линдхайм вырос — не вверх, а вглубь: в людях, в привычках, в понимании простого. На площади всё тот же фонтан, но вода в нём теперь прозрачна до дна, и у основания — медная табличка:
«Чистые руки — чистая совесть.»
Люди читали её не глазами, а поступками.Весна шла к лету. Воздух пах пылью, тёплым тестом и свежей известкой — в городе строили новый госпиталь. Тот самый проект, о котором Фогель мечтал, теперь был почти закончен. Его самого назначили старшим лекарем, и он, посмеиваясь, говорил, что наконец-то получил должность, где «можно ругаться официально».
Ханна, всё такая же рыжая и непоседливая, теперь держала свою пекарню с аптекой на втором этаже. Она говорила, что хлеб и лекарства имеют одну природу: оба спасают жизнь, если не переборщить с солью. А гусыня, пережившая три зимы и один пожар, стала настоящим символом Линдхайма — её даже внесли в список городских достопримечательностей.
Бургомистр ушёл на покой, оставив после себя чистые улицы и привычку мыть руки. Его заменил молодой чиновник, который носил под мышкой толстую папку с надписью «Руководство по порядку фрау Браун». Говорили, он не понимал половины записей, но повторял на собраниях:
— Если у нас чисто, значит, мы живы.---
Грета стояла на пороге своей лавки, опершись на косяк. На ней было простое платье, чуть выгоревшее от солнца, волосы собраны небрежно, глаза — всё те же, внимательные, спокойные.
Теперь лавка официально числилась учебной аптекой, и сюда приезжали подмастерья со всей округи.
На стене висел тот самый лист с «тремя правилами», а рядом — новая добавка, написанная аккуратным почерком:4. Смех — лучший антисептик.
Она писала это уже не для себя — для тех, кто пришёл после.
Йоханн вышел из задней комнаты — повзрослевший, поседевший у висков, но с тем же мягким выражением глаз. В руках у него был черновик — первый номер городской аптекарской газеты.
— Печатаем завтра, — сказал он. — «Линдхаймский листок чистых новостей». — О, звучит как насмешка над хрониками, — усмехнулась она. — Именно. Пусть скука распространяется быстрее сплетен.Он поцеловал её в висок.
— Ты счастлива? — Да. Даже когда устаю, — ответила она. — Это усталость от жизни, а не от бессмысленности.Йоханн кивнул:
— А я счастлив смотреть, как ты умеешь превращать века в привычки.---
На закате они вышли к холму. Поля уже зеленели, по воздуху плыли пчёлы, а вдоль дороги тянулась вереница детей — ученики Ханны несли корзины с хлебом для госпиталя.
Фогель стоял у ворот и махал рукой.— Эй, аптекарша! — крикнул он. — У нас родился первый ребёнок, назвали Грета!
— Надеюсь, не потому что любит уксус! — засмеялась она. — Потому что чистая! — ответил он, гордый как отец новой эпохи.Йоханн взял её за руку.
— Знаешь, — сказал он тихо, — я думаю, если бы завтра кто-то снова изобрёл машину времени, ты бы всё равно осталась здесь. — Конечно, — сказала она. — Где ещё так пахнет хлебом, мылом и любовью?Они стояли, глядя, как солнце садится за город. Колокол звенел неторопливо, птицы садились на крыши, ветер разносил по улицам запах лаванды и воска.
Грета посмотрела на город, который теперь дышал ровно и уверенно, и сказала почти шёпотом:
— Вот теперь — чисто.Йоханн сжал её ладонь.
— И навсегда.---
В ту ночь над Линдхаймом небо было ясным, и звёзды отражались в окнах домов, словно свечи. На столе в лавке стоял таз с водой, и в нём покачивался лепесток розмарина.
Грета спала спокойно — впервые без тревоги.На полке у окна лежала та самая сумка, с которой она когда-то пришла из будущего. В ней — старые пробники, брошюры, визитка той самой выставки, и записка, которую она написала, но так и не отправила:
«Если кто-то найдёт это — знайте.
В прошлом жить можно. Главное — не забыть, зачем вы сюда попали.»Лёгкий ветер приоткрыл страницу книги «Живых» и перевернул последнюю.
На ней чернилами было выведено ровно и спокойно:«Всё получилось.»
Глава 22. Бонус «Память чистых рук»
Бонусная глава — «Память чистых рук»
I. Йоханн
Прошло пять лет.
Весна вновь пришла в Линдхайм — без бурь, без гроз, как старая знакомая, что тихо вошла без стука. Йоханн стоял у окна лавки и смотрел, как дети плескаются в фонтане. Вода прозрачная, воздух пахнет хлебом и воском, а на стене под вывеской по-прежнему висит табличка с правилами:
1. Чистые руки — начало милосердия.
2. Короткий фитиль — меньше копоти.
3. Склад — тоже лекарство.
4. Смех — лучший антисептик.
Он коснулся первой строки пальцами.
Буквы немного потемнели, но были чёткие, будто выгравированные в воздухе.Грета ушла тихо — без драмы, без стенаний. Просто однажды утром, когда снег уже начал таять, она уснула и не проснулась. Йоханн тогда сказал:
— Даже смерть у неё — чистая.
