Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
Грета прочла и засмеялась, впервые за долгое время громко, свободно:
— Вот это да! Мы заразили Бамберг скукой!Йоханн сел рядом, подтянул её ладонь к себе, грея дыханием.
— Заражать скукой — это твой дар. Только я никак не привыкну, что без тебя всё звучит пусто. — Привыкай, — мягко ответила она. — Я теперь — не буря, я тихий уксус. Нужна в дозах.Он усмехнулся:
— А я — тот самый мёд. В дозах не получается.Она не спорила. Их молчание было как тёплая мазь — не страсть, не буря, а надёжное равновесие.
---Ближе к вечеру пришёл Фогель. В руке — большой свиток.
— Фаустер просил передать, — сказал он. — Здесь — разрешение на торговлю и на обучение. — Разрешение? Для женщины? — Для аптекарши, — уточнил он. — Он написал: «Не ради революции. Ради чистоты рук.»Грета взяла свиток, провела пальцем по сургучу.
— Вот и всё, — сказала она тихо. — Мы вошли в историю, даже не заметив.Ханна подала кружку тёплого вина:
— За скуку, что лечит. Йоханн поднял свою: — За женщину, которая вымыла век. Фогель добавил: — За привычку быть человеком.Они выпили. За окном шёл снег — ровно, мирно, без ветра.
---Поздно ночью Грета сидела у окна, глядя, как под фонарём падают хлопья.
На столе лежали три вещи: зеркало, свиток и перо. Она подняла перо, окунула в чернила, и на чистом листе вывела:«Жизнь — это не алхимия. Это мыло.
Если не мешать — осядет грязь. Если мешать правильно — получится чудо. Главное — не пролить.»Она поставила точку и улыбнулась.
За окном было бело, а внутри — светло.Где-то внизу гусь клевал снег, Ханна ворчала во сне, Йоханн сопел ровно, Фогель тихо переворачивал страницы книги.
И Грета — бывшая Ирина Разумовская, а ныне аптекарша из Линдхайма — знала:
в этом веке она осталась не случайно.Она принесла сюда не магию и не спасение.
Просто — чистоту.И, может быть, именно этого прошлое так долго ждало от будущего.
Утро выдалось тихим, морозным, с голубым небом, где солнце светило сквозь лёд, как сквозь старое стекло. Грета вышла на крыльцо с чашкой горячего отвара — пар поднимался, запах хвои щекотал ноздри. На улице уже слышались голоса — кто-то тащил корзину с бельём, кто-то ругался на гусыню, которая опять пыталась войти в лавку первой.
Линдхайм жил своей новой, упорядоченной жизнью. Люди мыли руки, коротко обрезали фитили, варили мыло, не боялись уксуса. Город стал тише, но как-то ярче, словно его стены начали дышать.
— Фрау Грета, — крикнула соседка, вдова сапожника, — а вы скажите, правда, что в Бамберге теперь перед службой руки моют?
— Правда, — улыбнулась Грета. — Бог грязи не любит. — Так я и думала! — довольная женщина убежала, оставив следы в снегу, будто в книге записала новую истину. ---Йоханн стоял в лавке, перебирал бочки. На нём был тёплый серый камзол, волосы чуть тронуты инеем, а взгляд — тот самый, мягкий, когда он смотрел на Грету.
— Что, опять проверяешь запасы? — спросила она, проходя мимо.
— Проверяю, могу ли я без тебя. Пока не могу. — И не пытайся, — ответила она спокойно. — У нас взаимная зависимость. Ты таскаешь бочки, я пишу правила. Без тебя всё развалится.Он подошёл ближе, провёл пальцем по её щеке.
— Ты когда-нибудь устанешь быть сильной? — Каждый день, — честно сказала она. — Но я уже научилась уставать красиво. — Как это — красиво? — Это когда устаёшь не от людей, а ради них.Йоханн засмеялся, притянул её к себе, и она не отстранилась. Не было в этом ни взрыва, ни бурного поцелуя — только ощущение тепла, которое решило остаться.
---К полудню в лавку пришёл курьер из Бамберга, в тёмном плаще, с запорошенной сумкой. Он почтительно поклонился:
— Фрау Браун? Я привёз письмо от доктора Фаустера.Письмо пахло сургучом и железом — официальный документ.
Грета вскрыла печать, развернула лист.«Фрау Браун, коллегия постановила: ваши методы приняты к обучению подмастерьев.
Название курса: „Гигиена и человечность“. Копии ваших правил отправлены в Нюрнберг и Лейпциг. Поздравляем. Век делает первый вдох чистым воздухом.»Йоханн свистнул.
— Ты официально вошла в историю, аптекарша. — История — это просто грязь, которую успели записать, — сказала она. — Мы только немного помогли ей помыться.Курьер покраснел, поблагодарил и ушёл, оставив дверь приоткрытой. За порогом валил мягкий снег.
---Вечером пришёл Фогель. Снял перчатки, положил на стол толстую тетрадь.
— Я записывал твои наблюдения, — сказал он. — Решил, что если век тебя не запомнит, я заставлю его. — Что там? — Грета взяла листы, пролистала. — Всё. Твои рецепты, твои смешки, даже твои спорные разговоры с Ганом. — А как назвал? — «Практическая алхимия сердца».Грета рассмеялась:
— Это слишком поэтично для медицины. — А твоя медицина слишком человечна для науки, — ответил Фогель.Они долго молчали, слушая, как потрескивают поленья в печи.
Йоханн подошёл, поставил три чашки — травяной настой, ароматный, горячий. — За то, что живём, — сказал он. — Без клятв, без криков, просто… живём. ---Позднее, когда все разошлись, Грета осталась одна. На улице уже стояла ночь — снежная, мягкая, тихая. Она вышла на крыльцо, укуталась в тёплый платок. В небе — россыпь звёзд, будто кто-то пролил свет, чтобы проверить, чисто ли.
«Вот и всё, — подумала она. — Скука победила хаос. Мы научили людей умываться. И, может быть, это и есть счастье — когда твоя работа пахнет чистотой и хлебом.»
Она закрыла глаза. Снег ложился на ресницы, таял.
Грета улыбнулась — по-настоящему, без усталости. А в доме, за спиной, кто-то негромко напевал — то ли Ханна, то ли ветер в трубе.Мир жил, согреваясь тёплой привычкой добра.
И этого было достаточно, чтобы прошлое наконец перестало ждать и просто — жило.Глава 20.
Глава 20
Весна пришла не громко — на цыпочках. Снег
