Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
Йоханн стоял у окна, что-то считал, Фогель вытирал очки, Ханна спорила с гусыней о справедливости мира. Всё — на своих местах. Только теперь лавка называлась «Дом чистых рук», и в ней впервые появился знак — деревянная дощечка с аккуратной резьбой:
Greta Braun, Apothekerin
Anno Domini 1643— Видно, что дожили, — заметил Йоханн. — У нас даже вывеска теперь пахнет самоуважением.
— И лаком, — добавила Ханна, — потому что я три раза покрывала.Грета, сидя за столом, аккуратно переписывала рецепт нового бальзама — «для усталых ладоней». Почерк стал ровным, уверенным. Иногда она ловила себя на мысли, что пишет как будто откуда-то сверху, будто рука знает путь, а разум просто догоняет.
— Ты не идёшь на площадь? — спросил Йоханн, наклоняясь к ней. — Сегодня же праздник «нового хлеба».
— Пойду. Только сначала допишу. Мне хочется, чтобы всё было красиво — даже для тех, кто не умеет читать. — Ты же понимаешь, что уже часть истории, — сказал он тихо. — О тебе говорят в Бамберге, в Нюрнберге, в Лейпциге… — Пусть говорят. Пусть хоть что-то чистое передаётся устно, — ответила она. — Я не революция, Йоханн. Я просто мыло.Он рассмеялся.
— Самое опасное оружие, что придумало человечество. ---На площади действительно было шумно. Детвора таскала свежие буханки, музыка играла, в воздухе стоял аромат мёда и дрожжей. Люди смеялись, махали руками — без страха, без оглядки. Теперь в Линдхайме не было чужих.
Грета подошла к фонтану — чистому, сияющему, с новой надписью:
Чистые руки — чистая совесть.
Рядом кто-то поставил таз с водой и веточку розмарина.
— Даже не я, — удивилась она. — Значит, ты уже сделала своё, — ответил Йоханн, подходя. — Когда идеи начинают жить без автора — это и есть победа.Он взял её за руку. Просто. Без слов, без обещаний.
— Пойдём домой, аптекарша. — Я думала, ты скажешь — «в лавку». — Нет. В дом. ---Вечером в лавке горел огонь. На столе — свеча, фитиль короткий, как нужно. Ханна уснула, уткнувшись в мешок с сушёной лавандой, Фогель ушёл к соседу — проверять младенца, у которого «нос пищит». Йоханн наливал в чашки настой, и на губах у него была тень улыбки — тихой, довольной, как у человека, нашедшего место в мире.
— Ты останешься? — спросила она, не поднимая глаз.
— Если позволишь. — Позволю. Но без героизма, без клятв. Просто будь. — Я умею быть, — сказал он. — Особенно рядом с тобой.Она усмехнулась.
— Осторожно, это заразно.Йоханн подошёл ближе, обнял её за плечи, и они стояли так — долго, без слов, слушая, как потрескивает торф в печи.
Снаружи шёл дождь — первый весенний, мягкий, пахнущий землёй и мылом. ---Поздно ночью, когда все уснули, Грета вышла во двор. Сад ещё был голый, но у стены уже пробивался первый зелёный побег — тонкий, упрямый, как новая жизнь. Она присела рядом, провела пальцем по влажной земле.
— Ну что, — сказала вполголоса, — теперь ты сам по себе.С неба падала редкая капля, звезда мигнула, и где-то далеко, на границе между веками, будто откликнулось эхо:
Der Duft bleibt — «Запах остаётся».
Она улыбнулась, поднялась, поправила ворот и вернулась в дом. На двери, рядом с табличкой, висел лист:
«Аптека открыта. Мир допускается чистыми руками.»
И когда дверь за ней мягко закрылась, город, казалось, вздохнул вместе с ней — ровно, спокойно, по-человечески.
---Весенние ветра в Линдхайме пахли сушёными травами и дымом из печей, где уже не топили ради выживания — а ради тепла. Город за зиму стал другим: окна чистые, дворы прибраны, люди здороваются не по привычке, а с улыбкой. Даже собаки, казалось, стали лаем приветствовать день, а не защищать покой.
Грета шла по утренней улице с корзиной лекарственных кореньев. Платье чуть приподнято от росы, волосы — в аккуратной ленте, руки — в шерстяных перчатках без пальцев.
В руках — новая книга записей, та самая, в которую она теперь вносила всё: кто болел, кто родился, кто рассмеялся впервые после болезни. Книга «живых» теперь наполнялась не именами пациентов — а именами людей, которым просто помогли жить.— Фрау Браун! — крикнул мальчишка, пробегая мимо с хлебом. — А у нас дома руки моют перед ужином, как вы велели!
— Умница, — ответила она. — Тогда Бог точно к вам заглянет.Он засмеялся и убежал, оставив за собой шлейф запаха горячей корки и юности.
---К полудню Грета дошла до старого холма — того самого, где впервые увидела Линдхайм, едва попав в этот век. Тогда там стоял полуразрушенный крест и ветер шипел сквозь щели, а сейчас — цветы, ленты, чистый камень. Место стало добрым.
На камне лежал венок из сухих трав, кто-то поставил глиняную лампу. Рядом стоял Йоханн — ждал молча, как будто знал, что она придёт.— Здесь всё началось, — сказала она.
— И здесь заканчивается? — Нет. Здесь просто… равновесие.Она посмотрела вниз — город светился, как новый сосуд, наполнившийся до краёв.
— Знаешь, я иногда думаю, что мы с тобой — просто две реакции, — улыбнулась она. — Меня бросило в другой век, тебя — в мою жизнь. А результат — получился чистым. — Не спорю, — ответил он. — Но пусть химия подождёт. У нас обед.Он достал корзину, накрыл платком: хлеб, сыр, немного вина, яблоки.
— Настоящий алхимик, — засмеялась она. — Превратил обычный день в праздник.Они сели прямо на траву. Ветер был тёплый, земля под ними — живая.
Йоханн смотрел на неё долго, спокойно, без прежней настороженности. — Когда ты впервые вошла в мой город, — сказал он, — я подумал, что ты всё разрушишь. — Я разрушила, — спокойно ответила она. — Только не город — тишину. — И слава Богу, — сказал он.Молчание растянулось, как солнечный луч.
— Знаешь, — добавила она тихо, — я больше не хочу домой. —
