Крапива - Даха Тараторина
– Конь нэ выдэржит троих.
– Значит возьмём ещё одного. Шатай, пожалуйста!
– Нэт. Я желаю ему смэрти.
Уж это она своими глазами видела, когда Шатай жестоко избивал пленника! Бил так, как бьют не преступника, а соперника.
– Прошу тебя! Медлить нельзя! Он… он нужен мне!
Искушение оказалось сильнее рассудка. Шатай поймал её ладонь в свою, но тут же отпустил: Крапива обожглась.
– Ты любишь его? Его, нэ меня?
Крапива вспыхнула.
– Да как тебе… – Шатай был страшен, но участь родной деревни могла быть куда страшнее. Крапива проглотила ком в горле и зачастила: – Шатай, миленький, я стану тебе женой! И княжича терпеть не могу! Но я должна его спасти, иначе от моего дома ничего не останется! Его отец…
Степняка словно ледяной водой окатили.
– Так ты поэтому сэла ко мнэ в сэдло. Ты хотэла. спасти. его.
Он отстранился.
– Прости меня пожалуйста… Там моя семья… Они всё, что у меня есть!
Шлях горько усмехнулся.
– А у мэня нэ осталось и этого.
Он медленно повёл Крапиву через лагерь. Рожаница благоволила им, и мало кто встречался на пути, а встреченные проходили мимо лазутчика.
Когда же беглецы оказались возле валуна, на котором умирал Влас, Крапива остановилась.
– Я не уйду без него. Мне без него некуда идти!
Он тихонько болезненно рассмеялся.
– А я повэрил, что ты и правда… Будь по-твоему, аэрдын.
С одной здоровой рукой Шатай забрался на камень ловчее, чем Крапива с двумя. Наперво лекарка проверила, дышит ли княжич, и на миг показалось, что нет. Сердце сжалось, когда пальцы не нащупали бьющейся жилки. Подумалось, как дорого травознайка дала бы лишь за то, чтобы ещё раз услышать насмешливый голос. Но Влас тяжело вдохнул и поднял веки.
– Что, ни одной ночи без меня не можешь? – выдавил он.
Она и не поняла, почему кинулась Власу на грудь. Слёзы покатились по щекам, а горячую кожу княжича хотелось покрывать поцелуями, залечивая раны.
– Дышать… – прохрипел Влас, и Крапива, опомнившись, разомкнула объятия. – Что же это, ты меня только умирающего ласкаешь? Я эдак недолго протяну…
Крапива и без его насмешки покраснела хуже бурака, благо в темноте никто не разберёт. А уж о том, кого и почему её проклятье жалит, и вовсе решила не думать.
– Шатай, дай нож!
Шлях словно ото сна очнулся. Протянул оружие и неотрывно следил, как лекарка бережно срезает путы.
– Помоги поднять его. – Влас, хоть и знатно отощал за дни в степи, да и до того не был излишне в теле, оказался на диво тяжёлым. Крапива едва приподняла его торс, а о том, чтобы доволочь до коня не могло быть и речи. Шлях не шелохнулся, и пришлось позвать его снова: – Шатай!
О том, как добирались беглецы до края лагеря, говорить стыдно. Не иначе сами боги скрывали их от дозорных. К счастью, поднялся ветер, едва не сорвавший навес Стрепета, и многие кинулись его укреплять. Шатай взвалил княжича на закорки, и, поймай его кто за эдаким непотребством, предпочёл бы живым уйти под землю. Но с одной рукой иначе было не управиться, и он шёл, проклиная собственную глупость и ту ночь, когда заглянул в окно тяпенской избы.
Ковыль мягко шуршал, пряча их следы, а сверчки заливались особенно громко, будто нарочно заглушая тихий шелест шагов. Сама степь вдруг перестала быть мёртвой: она переливалась серебром звёзд и порхала мотыльками у рыжих костров, скреблась мышами и хлопала крыльями сов. Громкой была её песнь, куда там за ней услышать побег!
Крапива понадеялась, что и правда скинула Лихо с шеи, да не тут-то было! Когда ночь очертила тёмный силуэт навьюченного коня, Шатай замер.
– Что случилось?
– Конь нэ один.
И верно: силуэт раздвоился.
– Так хорошо ведь. Нам нужен был второй!
Шатай, в отличии от травознайки, в подобную удачу не верил. Даже своим любимцам боги не подносили подарки на ложке к самому рту, что уж говорить об их троице… Поэтому, когда из ковыля вырос человек, Шатай мало не обрадовался. Вот теперь-то всё худо! Вот теперь всё идёт как он и предсказывал!
Кривой, а это был именно он, недобро посмотрел единственным глазом на соплеменника. Шатай едва не скинул свою бездыханную ношу наземь, чтобы не позориться, но отчего-то не стал. Честь он уже потерял, так к чему теперь держаться за гордость?
Вот и всё. Краткий миг радости, когда травознайка поверила в спасение, минул. Сейчас шлях свистнет, сбегутся дозорные… Убьют ли их на месте или оставят на солнцепёке, как Власа? И продолжат ли чтить обычай или жизнь Крапивы тоже оборвётся здесь?
Кривой цокнул языком и заговорил так тихо, что речь терялась в шуме ветра.
– В былые времена, – сказал он, – я их помню, но ты, Шатай, уже нэ застал… В былые времена, если в плэмени случался раздор из-за женщины, могла начаться бойня. Чтобы избежать её, стэпи оставляли подарок. Никто нэ приказался к жэнщинэ, но копали яму. И вэлели ей спуститься на дно. А послэ закидывали зэмлёй. На повэрхности оставалась лишь голова, и смрадники могли клэвать её. Тэх, кто учинил раздор, заставляли смотрэть.
У Крапивы горло перехватило, словно уже сейчас душили её Мёртвые земли. В ушах звенело, ноги подрагивали: беги, не стой! Но она лишь шагнула ближе к Шатаю с Власом. И верно, принесла она раздор в племя, но, случись пережить последнюю ночь в Тяпенках вдругорядь, снова села бы на шляховского коня.
– Ты нэ тронэшь её, – прорычал Шатай, и Кривой хмыкнул почти одобрительно.
Крапива облизала пересохшие губы.
– Пропусти нас. Мы не хотим никому чинить зла.
– Драгу и Оро тоже?
Шатай вздрогнул.
– Они стояли у мэня на пути. Как и ты сэйчас, старик.
Кривой поднял безоружные руки, но не обманул этим никого: хоть и старый, а выхватить клинок он мог быстрее, чем иной юнец.
– Мнэ они нэ нравились, – сказал он. – А ты нравишься. И твоя жэнщина тоже.
Кривой безразлично повернулся к ним спиной и двинулся к своему коню. Взял его под уздцы и подвёл к Шатаю.
– Корми его досыта, – велел он и передал поводья.
Княжича удалось худо-бедно закрепить в седле, и к нему подсадили Крапиву. После Кривой отошёл в сторонку и стал смотреть, как Шатай вспрыгивает на своего скакуна.
Сначала кони пошли тихим шагом, дабы не поднимать шум, и Шатай успел оглянуться на лагерь в последний раз. Кривой стоял, скрестив руки на груди. Он коротко кивнул Шатаю, и тот склонил голову в ответ.
