Старая жена, или Развод с драконом - София Руд
— Так, ученица или нет, мне плевать! В моей лекарне непослушным бестолковым бабам нечего делать!
— Леди Элизабет толковее вас, господин Доуэн! — громко выдает Бартон, и главный лекарь решает сменить тактику.
— Раз так, то докажите. Прямо сейчас! — велит он, и по глазам вижу, что задумал, что-то гадкое… Вот только я такому самолюбцу не проиграю!
— Принимаю ваш вызов, — с улыбкой мягким голосом и убийственным взглядом отвечаю ему.
Глава 31. Преграда
Выхожу из кабинета, и тут же ощущаю на себе тяжелые взгляды. Шелест моих юбок по потертому деревянному полу смешивается с шепотками санитарок, которые демонстративно отворачиваются, но продолжают коситься исподтишка, будто я какая-то диковинная тварь, забредшая в их владения.
На их лицах, обрамленных накрахмаленными чепцами, явственно читается: «Кто она такая, чтобы пререкаться с лекарем-мужчиной?»
Делаю вид, что не замечаю этого молчаливого осуждения, и следую вместе с делегацией на первый этаж. Запах трав и настоек смешивается с тяжелым духом болезни.
Из палат доносятся протяжные стоны. Захожу в одну из них вслед за остальными лекарями — здесь лежат трое больных: двое детей и их мать. Тусклый свет из небольшого окна падает на их измученные лица. У всех одинаковые симптомы.
— Ну что, дражайший лекарь Бартон, ваша ученица способна определить, что это за хворь? — с явной издевкой интересуется главный лекарь.
Стараясь не обращать внимания на его тон, внимательно осматриваю первого пациента — мальчика лет восьми. В полумраке палаты характерные признаки бросаются в глаза: ярко-красное горло с белесым гнойным налетом на воспаленных миндалинах, необычный «малиновый» язык, словно ребенок объелся спелых ягод.
Мелкоточечная сыпь, будто рассыпанный мак, покрывает всё тело, особенно заметная в складках кожи. Лицо пылает от жара, но вокруг рта отчетливо виден бледный треугольник. При прикосновении к шее чувствую увеличенные лимфоузлы и жар, исходящий от кожи.
Простыни на кровати влажные от пота, в воздухе висит тяжелый дух болезни, смешанный с запахом травяных отваров. Не тех отваров, что нужны.
— Это лечится, — говорю уверенно, стараясь придать голосу успокаивающие нотки, чтобы подбодрить больных, и прошу господ выйти со мной в коридор.
Делегация лекарей неохотно перемещается из палаты в прохладный полумрак, и когда дверь закрывается, я наклоняюсь к уху своего наставника и тихо, согласно местным законам, произношу:
— Это скарлатина. Болезнь заразная, нужно срочно изолировать больных. Требуется постельный режим, обильное питье. Для лечения нужны травяные отвары с противовоспалительным действием и средства для снижения температуры.
Мой шепот, кажется, разносится по всему коридору — такая стоит тишина. Краем глаза замечаю, как напряглись плечи местных лекарей, как они невольно подались вперед, пытаясь уловить мои слова.
— У госпожи Элизабет есть ответ, что это за болезнь, и даже предложение, как это вылечить, — с нескрываемой гордостью говорит мой наставник, хотя знает, что все и так все слышали.
— Да вы что? — не обходится без сарказма Доуэн, его тонкие губы кривятся в усмешке, а пальцы нервно теребят серебряную пуговицу на вороте.
— Вас так оскорбляет то, что леди Элизабет знает больше вас? — голос Бартона звучит спокойно, но в нем слышится сталь.
— А вас нет? Вы же мужчина! — пытается пристыдить главный местный лекарь, его щеки покрываются красными пятнами.
— Как раз потому что я мужчина, я не вижу в женщине соперника. Я вижу в ней союзника и восхищаюсь умом, — отвечает наставник. — И раз все вы хотели честной схватки, нет смысла придерживаться бюрократии. Леди, скажите сами, что думаете об этой болезни?
В наступившей тишине слышно только, как где-то капает вода, и шуршат юбки проходящей мимо санитарки. Собираюсь с мыслями и начинаю объяснять, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
— У больных явная скарлатина. Характерная сыпь, воспаленное горло с гнойными налетами, малиновый язык. Все признаки налицо. Болезнь опасная и заразная… — говорю я и тут же соображаю, что надо бы заранее предостеречься. — В мои руки когда-то попали исследовательские труды об этой хвори.
По лицам некоторых лекарей вижу, что они впечатлены. Но Доуэн багровеет, словно перезрелый помидор.
— Ложь! Глупость и выдумки фантазерки! Я напишу доклад о вас! — его крик эхом отражается от стен.
— Оставьте это мне, — спешит заверить Бартон и устремляется за разгневанным коллегой, чьи шаги гремят по коридору.
Весь день провожу, объясняя оставшимся лекарям схему лечения. Солнце медленно ползет по небу, отбрасывая длинные тени через высокие окна лечебницы.
К вечеру возвращается Бартон с хорошими новостями — доклада не будет, и мы со спокойной душой расходимся по своим комнатам в гостевом домике при лекарне, где пахнет свежим бельем и сушеными травами.
Следующие дни проходят в осмотрах и наблюдениях за больными. В воздухе витает запах целебных отваров и мазей. Честно говоря, очень не хватает привычных мне исследований, но приходится полагаться на то, что есть.
В один из таких дней, когда закатное солнце окрашивает стены в розовый цвет, освободившись пораньше, направляюсь к гостевому дому, чтобы лишний раз не раздражать своим присутствием завистливого Доуэна. За углом дома пара санитарок как раз развешивает выстиранные простыни.
Женщины либо не замечают меня, либо намеренно говорят так громко, что я улавливаю каждое слово.
— Слышала, эта ученица хамила главному лекарю, строила из себя боги знают что. Конечно, он зол, — шепчется одна, встряхивая мокрую простыню с таким остервенением, будто это я виновата в её тяжелой доле.
— Уму непостижимо! Мужчине! Еще и лекарю! — поддерживает вторая, прищепки в её руках щелкают, как злые клювы.
— Еще и чай не подала! Что за женщина? Места своего не знает! — Третья так сильно дергает развешенное белье, что веревка жалобно скрипит.
От их слов становится горько во рту. Вместо того чтобы объединиться и доказать, что женщины способны не только стирать, но и лечить, они предпочитают осуждать ту, у кого что-то начало получаться.
— А знаешь, что, это несправедливо, когда одной можно, а другой нельзя. Вдруг и у нас что-то получится?
— Мечтай, Фира, — фыркает первая, а вечерний ветер продолжает доносить запах свежевыстиранного белья и их желчные перешептывания.
— О, леди Элизабет! — окликает меня один из местных лекарей. Оборачиваюсь, не успев войти в дом, где уже зажигают первые свечи.
— Что-то случилось? — спрашиваю вежливо,
