Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
Я невольно делаю шаг назад.
― Какого черта?
― И тебе доброго утра, ― ослепительно улыбается он. ― Знал, что ты будешь рад меня видеть.
Он проходит мимо, словно так и надо, оказывается возле окна. Облокотившись на подоконник, смотрит на улицу. Чуть прищуривается. Солнце очерчивает его профиль, путается в волосах, выделяет… Охо-хо, а вдоль скулы-то свежая рана. Она обработана и словно чем-то закрашена. Неужто тоналкой?
Понимаю, что всё это слишком бредово. Но Ярасланов даже не думает повернуть голову и посмотреть на меня. Зато произносит невозмутимым тоном:
― Твоя горгонида оказалась очень энергичной. Поэтому остановила мне на лице росчерк своих ноготков. Прямо как автограф. ― Он все же переводит взгляд на меня. Голубой глаз кажется прозрачным как аквамарин, зеленый ― как днепровская вода на песчаном берегу.
Сказанное не укладывается в голове. Бог знает какой раз за последнее время в моей голове крутится фраза: «Не может быть».
― Где Игорь? ― хрипло спрашиваю я.
Сейчас это самый важный вопрос.
Ярасланов бросает взгляд на стоящие на полке электронные часы.
― Гуляет. Придет через час. Поэтому у нас с тобой предостаточно времени.
― Времени на что? ― напрягаюсь я.
Вид у него такой, что… Вообще, о каком времени можно говорить в таком виде?
Ярасланов жестом дает понять, чтобы я сел. Спорить нет сил, я просто падаю на кровать, но продолжаю настороженно следить за каждым его движением.
Он садится на подоконник.
― Чтобы кое-что прояснить тебе, Антон Шут.
В его голосе такая сладость, припорошенная ленцой развалившегося на солнце кота, что не сразу слышишь стальную угрозу.
― Что же? ― спрашиваю, невольно я впиваюсь пальцами в простыни.
Мозг тут же начинает прикидывать варианты: чем отбиваться, если Ярасланов решит на меня кинуться и, например, придушить?
Мысль дикая, но это уже не в новинку. Внезапно мой мир обернулся в такую дичь, что пропадают все слова.
Ярасланов, кажется, чувствует моё настроение, хмыкает и складывает руки на груди.
― Ты меня не послушал, а зря. И не только меня. Тебе говорили не высовываться, но ты сам поехал во Львов.
― Да в чем дело? ― взрываюсь я. ― С твоего появления в моей жизни кругом происходит какая-то хрень! Все стращают, интригуют, угрожают, но при этом никто не пытается даже объяснить, что происходит! Да поче…
Ярасланов в мгновение ока слетает с подоконника, я только чувствую, как указательный палец прижимается к моим губам, не давая больше сказать ни слова. От прикосновения одновременно бросает в жар и холод.
― А теперь всё то же самое, но без детских попыток сучить ножками и требовать, Антон. И слушай меня внимательно.
Как тут слушать внимательно, когда смотришь в эти глаза ― и мысли разлетаются в стороны? Потому что тебя сминают, подчиняют, заставляют смотреть-смотреть-смотреть и забывать, как дышать.
― Ты раньше об этом никогда не слышал, но после увиденного уже понимаешь: в этом мире всё не так, как нам внушают со всех сторон, ― говорит он, чуть прищурившись. ― Есть то, о чем не расскажут в школах и университетах. То, что ты пишешь, ― реально. Те, кого ты создаешь, ― тоже реальны. И сейчас они не спрашивают, оставаться им на страницах книг или нет. Теперь они просто здесь. И это твоя вина.
Я перехватываю его запястье, сжимаю так, что он морщится.
Вот так, тоже не железный ― теперь вижу.
Гнев внутри полыхает так, что не описать словами.
― От интриг перешёл к обвинениям. Дальше что будет? Угрозы?
― Вплоть до драки, ― хмыкает Ярасланов. ― Коль уж с тобой нельзя иначе.
Мы практически одновременно переводим взгляд на его руку, которую я удерживаю с такой силой, что не выдернуть.
Он ничего не говорит, но по глазам видно: явно доволен результатом. Неужто проверял? Думал, испугаюсь или наоборот, проявлю агрессию?
Я недобро прищуриваюсь. Ночные страхи отступили, сейчас передо мной человек, а не чудовище, поэтому и разбираться с ним тоже буду как с человеком.
Тем не менее, он смотрит так, что становится немного неловко. Наверное, взгляд не изменится, даже если он окажется на земле, придавленный чьим-то ботинком. Всё равно будет смотреть так, что скрутивший его почувствует себя последним чмом. Прелестно. Поучиться, что ли?
― Хорошо, ― не смущается Ярасланов и легким движением освобождает руку. ― Ты ― Создатель. Таким вот словом называют тех, кто может вытаскивать свои фантазии не только на страницы книг или экраны мониторов, но и в реальность.
Я вопросительно приподнимаю бровь.
― Звучит, как… бред.
― Бред всего лишь психопатологический синдром. А вот горгонида ― твоя реальность.
Я пытаюсь возразить, но Ярасланов качает головой:
― Просто подумай, как ты оказался на улице, хотя находился в башне ратуши?
Невольно вздрагиваю. Подозрительно смотрю на него:
― Следил?
― Да. Чтобы вовремя подстраховать.
Звучит слишком невероятно, но… он прав. Если бы не Ярасланов, неизвестно, чем бы все закончилось. Поверить в то, что он говорит, не получается, но у меня слишком хорошая память. Даже если мне всё привиделось, то ноющие мышцы, расцарапанная физиономия Ярасланова, переписанная глава…
Да, всё можно оспорить, решить, что вокруг плетут великий заговор. Но вот тут совсем ничего не складывается: кому и зачем такое нужно? Был бы большим человеком, способным оставить огромное наследство, ещё можно поверить. Но так что? У меня есть квартира и кот, уже больно извилистый путь кто-то выдумал, чтобы их отобрать. И опять же… Фроня ест столько, что его на вторую же неделю вернут мне, где бы я ни находился.
― Что значит «Создатель»? Им может стать кто угодно? ― уточняю я, понимая: надо хоть что-то сказать, потому что тишина становится неприятной и вязкой.
Ярасланов кидает взгляд в окно, словно там есть что-то интересное.
― Нет, Антон. Даже не любой творческий человек. Чтобы вытащить из подсознания то, что ты сотворил, нужна немалая сила и предрасположенность создавать. Тот, кто переступает через рамки реальности, не считая, что они могут его как-то удержать.
― Я всего лишь пишу фантастические романы, ― произношу я, слыша, что собственный голос стал более низким и хриплым, чем до этого.
Таким, будто я пытаюсь сказать что-то значимее, чем
