Проклятие для Обреченного (СИ) - Субботина Айя
Что можно делать в котлованах, вырытых только ради ценного для халларнов минерала, если не вывозить его?
Я старалась не думать об этом, потому что догадки ложились неприятным грузом на мои и без того заваленные домашними делами плечи.
И вот, до полной луны, проснувшись однажды утром, я не сразу поняла, что именно меня насторожило в обычном снежном рассвете, с серыми тучами поперёк всего неба. А когда поняла, упала на подушки с блаженной улыбкой.
Тишина. Обычная тишина, цену которой я осознала только сейчас.
Возможно, халларны, наконец, поняли, что каждый лишний метр в глубину может стать последним для всех нас. А, может, выгребли все, что могли. Но копательные работы, наконец, прекратились.
Как и сказал Тьёрд, у меня забот почти не прибавилось. Прибывшие халларны почти не нуждались в нашей пище, предпочитая какие-то свои запасы. Они называли их походными пайками. Я видела один такой – что-то очень сильно засушенное, на пару метров отдающее острыми приправами, от которых закладывало нос и слезилось в глазах. Пару раз я даже замечала генерала, расхаживающего тут и там, с задумчивым видом жующего эту же сухую вонючую дрянь. Не было похоже, чтобы ее вкус вызывал в нем отвращение. И даже странно, что он ни разу не высказал неудовольствия той едой, которую готовила Старая Ши и распухший рой ее поварят-помощников.
После начала копательных работ к моим ежедневным обязанностям добавилась еще одна – обходить место раскопок. Разумеется, лишь вокруг, потому что спуск вниз мне заказан и строй безликих охранников в масках вряд ли нарушит приказ никого не пускать, даже если этот «никто» - невеста их хозяина.
Но я и туда и не рвусь. А если совсем уж честно, то меня до сих пор бросает в дрожь от рыка стальных монстров и шипения, с которым пар валит у них из всех щелей.
Меня заботят лишь северяне – мои северяне, за каждого из которых я, превозмогая страх, вступилась перед генералом. Мне нужно быть уверенной, что Тьёрд сдержит слово и никто не пострадает. Северяне выполнят свою часть условий, халларны – свою, и все мы будем по меньшей мере живы. Пока что этого достаточно, чтобы поддерживать хотя бы видимость возможного… мира между нами. Хоть меня тошнит горечью от одного этого слова.
Сейчас на северянах лежит львиная доля тяжелой работы. Каждый раз, когда из забоя под замком появляется новая порция переработанной породы, они выгружают ее вдоль проложенных здесь же стальных лент, по которым перемещаются стальные чудовища. За несколько дней успела вырасти порядочная насыпь, которая, если бы на замок вдруг решили напасть, послужила бы отличным оборонительным заслоном.
Но что нам от такой «помощи» – мы уже и так захвачены.
Я сама разношу рабочим еду, хоть пару раз Тьёрд отпускал комментарии по поводу того, что рабы должны знать свое место и миску, из которой питаются, и она точно не должна наполняться хозяйской рукой. Я кивком дала понять, что услышала, но на следующий день пошла снова. И так пока ему не надоело совать нос в мои домашние заботы.
Этот «обход» - хороший повод узнать настроение моих северян.
И, хоть это очень самонадеянно с моей стороны, попытаться, несколько возможно, подбодрить людей. Никто не говорит об этом вслух, но тягостное предчувствие витает в воздухе: завтра или послезавтра, когда в рабочий руках уже не будет нужды… Не решит ли Тьёрд избавиться от лишних ртов? Ведь теперь-то уже понятно, что он «расщедрился на подарок» не для того, чтобы сделать мне приятно. Он просто приволок мне «недобитых лошадей», чтобы выходила их и откормила, прежде чем их захомутают в рабство.
— Как твоя рана, Харен? – спрашиваю рыжего бородача с огромной лопатой, которой он орудует так легко, будто ковыряет в зубах. – Уже получше?
— Благодарю, госпожа, - он демонстрирует все еще перебинтованную, но уже вполне работающую левую руку.
В Красный шип его привезли еле живого, с огромной рваной раной на предплечье. Пальцем не мог пошевелить. Тьёрду очень не понравилось, что и его я забрала тоже. Как, впрочем, и всех остальных. Каждую жизнь.
Умерло только двое.
И я до сих пор думаю, что это была моя вина.
— А как здоровье маленькой Кри? — спрашиваю парня, у которого едва-едва начала пробиваться щетина на квадратном тяжелом подбородке.
— Твоими молитвами, госпожа. Горячка не возвращается уже вторую ночь.
Кри – его младшая сестра, которую он всю дорогу до замка нес на руках.
Каждый из них – небольшая история. Как правило, трагическая.
Миную несколько стальных штук, которые халларны называют вагонетками, когда позади раздается сдавленный короткий крик.
Оборачиваюсь.
Один из работников, кажется, неудачно спрыгнул и подвернул ногу. Ничего страшного, но его придется заменить.
Иду к нему, чтобы помочь подняться, но меня опережает Харен. Протягивает руку помощи, но северянин неожиданно пригибается, как будто что-то очень сильно давит ему на грудь.
А потом с разбега налетает на Харена, валит его на спину и двумя кулаками давит на грудь. Все происходит настолько стремительно и неожиданно, что я не сразу соображаю поднять крик и разнять качающихся в грязном снегу северян. На моей памяти — это впервые, когда они – люди одной крови – пытаются воевать не против захватчиков, а друг с другом.
Тот, что нападает – уже преклонных лет северянин, потерявший семью много лет назад, в одну из холодных зим, когда его жена с дочерью без следа сгинули в снежной метели. Кажется, его зовут Борон? Он никогда не казался способным одним ударом отбросить здоровенного мужика вдвое сильнее и моложе его самого.
Старик переворачивается на четвереньки, по собачьи рычит и пускает желтую, словно больную слюну. Он не выглядит… разумным.
— Госпожа, держись от него подальше! – хрипит Харен, с трудом и прихрамывая, но все таи поднимаясь на ноги. – Не подходите к нему! С ним… беда.
— Борон, все хорошо, - стараюсь говорить, как можно спокойнее и уверенно, но от одного его вида бросает в дрожь.
Он словно в минуту обезумел. И из его затуманенных глаз Безумие смотрит прямо на меня – оценивающе, голодно, как будто прикидывает, стану ли я хорошей заменой только что сбежавшей жертвы. Я-то меньше ростом, и слабее, и если бы он вот так же ударил меня в грудь, я продырявила бы спину собственными сломанными ребрами.
Кто-то из работников подбирается к Борону со спины, выбирает момент, а затем прыгает, придавливая старика весом своего тела, прижимая к земле, как озлобленную собаку. Напрасно. Старик изворачивается и вонзает зубы в руку северянина. Тот в ответ со всего размаху бьет его свободной рукой в лицо. Раз, другой.
На губах Борона вскипает кровавая пена.
Но старику хоть бы что – он в два счета сбрасывает противника на землю и с обезумевшим оскалов выплевывает что-то в снег.
Это… откушенная плоть?
К нам уже бегут вооруженные халларны. Бросаюсь к ним и преграждаю дорогу.
— Нет! - выставляю перед собой руку. – Это наше дело. Мы разберемся.
— Работа не должна встать, - хрипло говорит один из них, со змеистой черной плеткой в руке.
Я видела, как он однажды пустил ее в дело – в один щелчок снял с виноватого лоскут кожи вместе с одеждой.
— Работа не встанет, - обещаю я.
Не имея ни малейшего понятия, что вообще происходит, и какие демоны вселились в тихого смирного старика, превратив его в кровожадную, потерявшую разум тварь.
Вижу, как им хочется отбросить меня с дороги, но не собираюсь отступать. Для них я – животное, которое забылось и оскалило зубы на хозяина. Проблема в том, что мой хозяин и их хозяин – один и тот же человек. И этот человек по непонятной мне причине решился спасти одну никчемную северную девку, чтобы предъявить на нее и ее замок свои права. Странно, он мог взять все это по праву сильного. Он и взял, но не скрутил в бараний рог, а даже позволил быть хозяйкой на наш, северный манер.
Зачем эта игра?
