Проклятие для Обреченного (СИ) - Субботина Айя

Айя Субботина

Проклятие для Обреченного

Глава первая

О том, что в Красный шип едут Скорбные девы я узнаю, сидя на балконе, в той части материнского замка, которая теперь безнадежно разрушена войной. Здесь все шатается, камни жмутся друг к другу от каждого сквозняка, а на стенах и полу, если присмотреться, до сих пор остались силуэты выжженных проклятой халларнской магией тел.

Никто не ходит в эту часть Красного шипа.

Только я.

Потому что только здесь меня никто не тронет: даже нанятые отчимом убийцы вряд ли рискнут соваться туда, где их вечной могилой может стать многотонная гора древнего камня. А на тех, кто рискнули бы, у мерзавца просто не хватит денег, потому что он давним давно пустил по ветру все мое наследство. Ту его крохотную часть, что не отошла в казну императора-самозванца.

Они появляются на холме: темная процессия, мрачная даже на фоне выжженной битвами земли. Над их головами реет черное с красным солнцем знамя, и даже ветер, кажется, боится надолго к нему прикасаться. Ткань вспучивается в резких порывах, словно вот-вот сорвется с древка, а потом опадает, словно обезглавленное тело.

Ленивая процессия медленно подбирается к развилке, и я сглатываю, чувствуя знакомый болезненный зуд чуть ниже пупка. Прошло четыре года, но я до сих пор чувствую, как кровоточит вспоротая кинжалом кожа, как я толчок за толком теряю драгоценные годы жизни. Так всегда, стоит появиться угрозе. То, что чуть меня не убило, теперь предупреждает обо всех напастях.

Знамя вскидывается на ветру, и я пристально вглядываюсь во всадниц, все еще надеясь, что они повернут направо или налево, но все шестеро упрямо тянутся в мою сторону.

Нет.

У меня дрожат колени. Я спускаюсь с широких перилл, но едва могу стоять на ногах, практически ползком добираясь до укромного места за колоннами. Здесь холодно, темно и сыро, но я бы с удовольствием провела так всю отведенную богами жизнь, только бы не стать избранной.

Но проклятый шрам никогда не болит просто так.

Пальцы взметаются вверх, отчаянно, ломая и срывая ногти, рвут с шеи каменное кольцо.

Это бесполезно. Сколько раз я пыталась снять с себя цепь? Ученые мужи еще не придумали таких цифр.

Отчим позаботился о том, чтобы я не сбежала, не выскочила замуж и не добавила ему «хлопот» с наследством. Которого, впрочем, уже и так нет.

Страх сковывает меня, на минуту разум окунается в туман - и все, о чем я могу думать: они меня не получат. Ни за что. Я не стану жертвенной овцой. Я лучше…

Бегу. Просто бегу: по длинному полуразрушенному коридору, битому разноцветному стеклу. Из пурпурного осколка на меня смотрит нарисованный черный глаз, перевернутая статуя воина валяется на полу без обеих рук, и я поздно замечаю словно нарочно брошенный под ноги каменный топор. Понимаю, что упаду, и в самый последний момент прикрываю ладонями лицо. По крайней мере, я не буду слепой и безобразной, когда меня, обернутую в белый ритуальный саван, поведут к жертвеннику.

— Госпожа. – Верная кормилица всегда рядом: подает руку, отряхивает с моего потрепанного домашнего платья битое стекло, пыль и паутину. – Госпожа, ты в порядке? К лекарю может?

«Лекарь спасет меня от смерти?»

Я проглатываю горькие слова, отодвигаю заботливые руки и, прихрамывая, иду к лестнице.

Когда халларны спустились с небес на своих стальных драконах и воздушных кораблях, государства Малдарии одно за другим, словно спелые сливы, пали к ногам императора и его кровожадной армии. Год назад тиран пришел на Север - и гордый непокорный народ, сотни лет мечом и топором отстаивающий свою свободу, оказался абсолютно беспомощен перед неизведанным, перед воинами, которых не брал ни клинок, ни стрела. Они принимали огонь, словно божью благодать, а заслоны и обереги северных колдунов разбили вдребезги, словно хрупкое стекло.

Север встал на колени.

И платит дань вместе с другими покоренными землями.

Человеческими жизнями, пролитой на алтарь нового бога кровью.

Император называет это «чистыми жертвами».

Лицемер.

— Госпожа, может быть… - Кормилица бежит за мной, пытается что-то вытащить из волос, но я отмахиваюсь от ее зудящей заботы.

Всегда есть маленькая надежда, что они возьмут не меня.

В этом замке есть еще одна подходящая жертва.

Но проклятый шрам никогда не болит просто так.

Намара, дочь отчима от первого брака, младше меня на четыре года: ей всего восемнадцать, и она в самом соку. Красивая, сочная, с золотистой кожей и длинными темными волосами, переплетенными золотыми шнурками по последней халларнской моде.

Я замираю на ступенях, разглядывая свое отражение в отполированном до блеска трофейном щите. Провожу ладонью по лицу, закрываю глаза и прошу Заступницу послать мне каплю чуда.

Намара открывает рот, чтобы встретить меня какой-то заранее приготовленной мерзостью, но знакомый и до дрожи пугающий звук колокольчика заставляет ее выпучить глаза.

Когда приходят Скорбные девы, даже сквозняки в страхе расползаются по щелям.

Слуги распахивают двери, отчим почтенно кланяется, чуть не ломаясь в пояснице, Намара падает на колени и начинает иступлено молиться Трехголовому. Хоть на что-то сгодилась ее вечно забитая платьями и подлостями голова: она разучила молитву богу узурпаторов и даже я едва слышу в резкой, как искры из-под кузнечного молота, халларнской речи отголоски северного наречия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

— Бог, что все видит, пусть хранит обитель смиренных, - говорит Старшая жрица, переступая порог.

На ее груди – обсидиановый медальон в форме глаза. Такой же тяжелый, как и взгляд, которым жрица скользит по всем обитателям замка.

Еще четверо заходят следом, рассредоточиваются вдоль стен бесшумными призраками.

Последней, шестой, на вид не больше десяти лет. На круглой, как шар, бритой голове совсем свежая вязь из плохо зарубцевавшихся шрамов. Она звонит в колокольчик, и с каждым ударом Намара едва ли не впадает в праведный экстаз, а заплывшее жиром тело отчима ходит ходуном, словно студень.

— Смиренные покорны и возносят хвалу Видящему, - лепечет он, припадая губами к одеянию Старшей жрицы.

Мне не кажется, когда она брезгливо одергивает подол и пристальнее вглядывается в лицо Намары.

«Забери ее! - мысленно кричу я. – Ваш Трехглавый бог будет рад, выпив кровь такой красотки!»

Жрица идет дальше, и девочка с колокольчиком следует за ней.

Динь-дон. Динь-дон.

Жрица берет мое лицо за подбородок, вздергивает, вынуждая посмотреть ей в глаза.

— Ты не возносишь хвалу, - говорит без тени удивления. – Не прославляешь отца всего живого и мертвого.

— Я молюсь своим богам, - говорю в ответ.

Какой смысл врать? На мне ошейник, я некрасива, и мой отчим найдет пару веских аргументов, чтобы убедить Скорбных забрать падчерицу вместо родной кровинушки. Толстяк умеет договариваться даже со смертью, раз она трижды отпускала его из своей пасти.

— Твои Боги мертвы, - снисходительно говорит жрица.

— Можно уничтожить храм, можно уничтожить идолов, но нельзя сжечь веру, - сквозь зубы отвечаю я.

Она усмехается, подает знак девочке, и та выуживает из складок хламиды каменную печать в форме пылающего глаза.

Я сглатываю горечь и мольбу о пощаде.

— Протяни ладони, дитя, - приказывает жрица.

Руки предательски дрожат, когда я выставляю их перед собой.

Я не хочу умирать.

Я не хочу.

Не хочу!

Лязг, скрежет металла и низкий звериный рык заставляют жрицу вскинуть голову.

А я трусливо прячу руки за спиной, сцепляя пальцы в замок.

Если она снова прикажет протянуть ладони, ей придется отрезать их кухонным ножом.

Глава вторая

У тех, что летают выше облаков, стальные тела и огонь внутри бронированных животов.