Ученица Волхва - Иван Тарасов
— Это город-призрак, — сказал Финист, бросая в огонь ветку. — Где Макошь прячет тех, кого хочет спасти.
— А ты? — спросила Арина. — Почему согласился помочь?
Он усмехнулся.
— Радомир спас меня не из доброты. Он знал, что пригожусь.
Внезапно сокол вздрогнул. Из леса донесся вой — не волчий, а низкий, словно рев медведя с человечьим голосом.
— Его твари, — прошипел Финист, хватая Арину. — По коням скачем!
Они мчались сквозь чащу, а за спиной ломались кусты. Кольцо туманило разум преследователей, но Чернобог не смотрел их глазами — он чуял душу Арины.
Лишь утром, когда вдали показалась широкая река, а на берегу — ворота, сплетенные из березовых ветвей, Финист остановился, шепнув: «Березовый Волочек на Сухоне. Теперь будет проще».
Здесь Финист продал двух сведенных в Тарноге скакунов и купил место на купеческой ладье, идущей в Вологду.
Глава 16. Тени над Вологдой
Ладья купца Олега Толстоборода скользнула по воде, словно утка-нырок, пока причал Вологды не вырос перед ними целым лесом мачт и веревочных лестниц. Город пах смолой, дегтем и свежеструганной сосной — будто гигантский плот, собранный из тысячи бревен. Дома, терема, амбары, даже крепостные стены — все было вырублено из дерева, почерневшего от дождей и украшенного резьбой: тут солнечные розетки, там звери с переплетенными хвостами, а на коньках крыш — кони-обереги с кедровыми гривами.
— Гляди, Аринушка, — Финист тронул ее локоть, указывая на собор за крепостью. — Пять глав, как персты у руки. Только кресты вместо маковок…
Церковь Вознесения вздымала купола, покрытые осиновым лемехом — чешуей, переливавшейся серебром под хмурым небом. Но странно: на западном фасаде, меж окон, Арина разглядела резную русалку с распущенными волосами — явно языческий мотив, притаившийся под сенью православных крестов.
— Не пялься, — Финист натянул на нее плащ с капюшоном. — Тут попы за такой твой взгляд «нечистой» обозвать могут.
На причале кипела толчея. С барж выгружали бочки с соленой беломорской сельдью, купцы из Новгорода торговались за льняные холсты, а мальчишки-поводыри в лохмотьях предлагали донести поклажу до постоялых дворов.
— Спасибо, Олег Семеныч, — Финист поклонился купцу, чья борода напоминала мочальный веник. — Добра тебе до Архангельска.
— Не за что, соколик. Только смотри — девку в обиду не давай. Улица Ювелирная… там нынче стрельцы с лубяного острога шныряют.
Когда ладья отчалила, Финист разжал ладонь: на кожаном шнурке висели два изумруда, данных Радомиром. Камни были не крупнее бобов, но в их глубине мерцали искры, будто светляки, пойманные в зеленый лед.
— Жди тут, — он указал Арине на бревно у амбара с вывеской «Соль-пермянка». — Пойду менять на серебро.
Улица Ювелирная оказалась щелью меж двух рядов теремов, где каждый второй дом был мастерской. В распахнутых окнах звенели молоточки чеканщиков, в горнах плясали синие язычки пламени, а на прилавках под навесами сверкали:
— Серьги вологодские! Лал червчатый в сканых узорах!
— Перстни с яхонтами, кои тьму разгоняют!
Финист пристроился к лотку старика в лиловом кафтане — тот чистил ножом янтарную бусину.
— Дедушко, возьмешь камушки? — гонец высыпал изумруды на ладонь.
Старик приложил лупу-«смарагдник» к глазу:
— С Урала? Или… — он вдруг присмотрелся к прожилкам в камне. — Не земные сии травки.
— Сихвинские болота, — соврал Финист. — Сам копал.
Пока они торговались, Арина, оставшись у соляного амбара, впитывала город. Напротив, у часовни Николы Мокрого, слепой нищий пел стихеры, тыча посохом в мостовую:
— «Спаси, Господи, люди Твоя…»
Но за его спиной, на бревенчатой стене, кто-то углем нарисовал знак — три переплетенных кольца. Знак Макоши. Арина потянулась к нему, забывшись, но вдруг —
— Ты чьих? — рыкнул стрелец в красном кафтане, хватая ее за плечо. — Чего у церкви шляешься?
— Я… жду брата, — выдохнула Арина, чувствуя, как в груди закипает знакомая теплота — сила, готовая ударить, сжечь…
— Какой брат? — стрелец придвинулся, пахну луком и хмелем. — Может, я тебе вместо брата…
— Сестренка! — Финист втиснулся между ними, звонко чмокнув Арину в щеку. — Прости, задержался! — Он сунул стрельцу серебряную деньгу. — На калачи, служивый.
Когда тот, бурча, отошел, Финист прошипел:
— Чуть не спалилась. Видела знак?
— Макоши…
— Не только. — Он указал на крышу часовни: среди резных «полотенец» под кровлей сидела деревянная фигурка — птица с человеческим лицом. Алконост. — Здесь наши есть. Но молчи пока.
Они двинулись к посаду, обходя лужи с радужными пятнами масла. Над городом зазвонили колокола — вечерний благовест, и вдруг Арина заметила: каждый удар словно выбивает из воздуха дрожащие волны. Силу. Но не ту, что у Чернобога — светлую, но чужую.
— Финист, — она остановилась. — Здесь… как будто сам город — оберег.
Гонец кивнул, поправляя кольцо Забвения, теперь спрятанное под перчаткой.
— Вологда — узел. Православие сверху, старина снизу. Только не дай этим стенам себя обмануть — под ними все еще течет кровь древних богов.
И когда они свернули к мосту через реку, Арина поклялась себе: найти того, кто нарисовал знак Макоши. Даже если для этого придется разбудить силы, которые лучше оставить спящими.
Дом Кузьмы Твердорука стоял в переулке за Пятницкой церковью, спрятавшись за палисадом из еловых кольев. Не дом — теремок: два этажа с галереей-гульбищем, а на коньке крыши — резной конь с раздутыми ноздрями, будто на весь город фыркал. Финист толкнул калитку с колокольчиком-«журавлем», и их встретил сам хозяин — плотник с окладистой бородой и руками, словно вытесанными топором.
— Финист-сокол! — Кузьма обнял гонца, пахнущий стружкой и дегтем. — Опять в переплетах?
— Гостью привел, Кузя. Спрячь на пару дней.
Жена Кузьмы, Матрена, оказалась круглолицей хлопотуньей в платке с вышитыми рябинами. Не спросив лишнего, она повела Арину в горницу, где на полатях уже лежала груда льняных рубах:
— Переоденься, краса, да в баньку сходи. Вон, Пелагеюшка дрова подбросила.
Баня Кузьмы стояла в глубине огорода, под кедром. Черная, курная, с трещиной над дверью — туда, по словам Матрены, «духи выходят, коли пар слишком лютый». Арина, скинув одежду, вздохнула, когда первый ковш березового настоя ударил по камням. Пар, как живой, обнял ее, смывая дорожную пыль и страх.
— На, дитятко, веничек, — через приоткрытую дверь протянула рука Пелагеи, служанки с лицом, изъеденным оспой. — Крапивный, с полынью. От сглазу.
Пока Арина парилась, выбивая из мышц усталость трех недель бегства, Финист, оставшийся на кухне, вертел в руках кольцо Забвения.
— Кузьма, слышал, кто до Ярославля с обозом идет?
— Спроси у Степана-скорняка. Он завтра шкурки везет. Только… — плотник понизил голос, — осторожней. Воевода с утра стрельцов гоняет — ищут кого-то.
Финист кивнул, пряча кольцо в карман. Через
