Ведьмин костёр: обожжённые любовью - Татьяна Геннадьевна Абалова
– Кто же ты на самом деле? – вслух произнесла я, поворачиваясь на другой бок. – Зачем упомянул Великую Ткачиху?
Я села, когда мне внезапно открылось, что нищего могла подослать сама Мокошь. Но зачем она отправила мне рыжую прядь? Как предупреждение, чтобы была верна Игорю и сберегла себя от искушения стать любовницей князя? А кто же тогда насылает сны Олегу? Кто натравливает его на меня? Неужели сам Перун вставляет палки в колеса судьбы?
Вспомнилось, что рассказывали старухи, объясняя на свой лад, отчего Перун так суров. Я всегда с опаской обходила его идола в храме. Так и чудилось, что метнет молнию за мое непослушание. И непонятна мне была история, почему Мокошь, имея такого грозного мужа, как Перун, вдруг полюбила Велеса. Как она могла порушить семейные устои, за которые сама радеет, и отдаться другому мужчине? Может, виной тому была как раз суровость мужа и ласковый нрав любовника? Но не хорошо закончилась та измена. Погибли от руки Перуна все дети Великой Ткачихи. Неужели и сейчас он мстит ей через меня? Не успокоился за прошедшие тысячелетия? До сих пор ищет, как досадить Мать–Земле?
– Вот же! – воскликнула я и, скинув с себя одеяло, кинулась мерять шагами комнату.
Стоило попросить милости у одной богини, как меня тут же услышал ее противник. Права я или навыдумывала на тяжелую голову невесть что, но по всему выходило, что я попала меж двух жерновов!
Сжав на горле ночную рубашку, я остановила свой бег. Как же я сразу не догадалась, что под видом нищего в дом пришла верная помощница Мокоши? Только которая из них? Среча – богиня удачи или Несреча?
– Я ведь поступила правильно, – зашептала я, вновь возобновляя свой бег, – нищего не обидела, не отказала ему в куске хлеба. Значит, ему винить меня не за что. Среча или Несреча – они принесли мне весть от Великой Ткачихи. А вот надменная Добронега не распознала, проявила себя как сквалыга. Уж не потому ли ей и напророчили скорую смерть? Только ведь даден ей шанс исправиться до того, как к ней заявится Лихо Одноглазое. «Пусть будет ласковей с людьми».
Я метнулась к сундуку, в котором Улада хранила мои домашние вещи. Саму ее я отпустила. Она девушка молодая, должна веселиться, а не сидеть в праздничную ночь вместе с добровольной отшельницей.
Наскоро одевшись, я побежала вниз. Пусть не нравилась мне Добронега, но она была матерью троим детям. И я никак не хотела, чтобы они сделались сиротами.
– Ты куда? – окликнул меня от своей двери князь. Должно быть слышал, как я вышагивала по горнице, а потом вдруг хлопнула дверью.
– Предупредить хочу, что вашей супруге беда грозит, – я обернулась лишь на мгновение и дальше понеслась к лестнице.
– Да постой ты! Объясни лучше! – князь в одной нижней рубахе да портках метнулся в свои покои, чтобы одеться.
– Не могу! Боюсь опоздаю!
Влетев в залу, где слуги убирали со столов, поискала Добронегу глазами, но увидела лишь Уладу, забившуюся в угол и горько рыдающую.
– Что с тобой? – я кинулась к ней. – Кто обидел?
Она подняла на меня красное лицо. Сняла с головы платок. Короткие, неровно обрезанные волосы, рассыпались по плечам.
– Кто с тобой такое сотворил?! – ужаснулась я. Нет худшего наказания для незамужней девушки, чем отрезать косу, растимую чуть ли не с самого рождения.
– Хозяйка, – Улада давилась слезами и едва могла говорить. – Сначала по щекам надавала, а потом ножом косу оттяпала.
– За что?!
– Выпытывала, о чем князь с тобой разговаривал.
– Выпытала?!
Улада только кивнула. Ей ли противиться хозяйской воле?
Со двора донесся полный ужаса крик. Мы обе обернулись на дверь. К ней несся, застегиваясь на ходу, князь. Мы побежали следом и застыли на крыльце, глядя, как по двору носится горящий человек. Он кричал звериным голосом и невозможно было понять, мужчина то был или женщина.
Глава 17
Я зажала рот ладонями, чтобы тоже не закричать: догадалась, к кому пришла расплата за жестокость. Но как же страшно наказали Добронегу боги! Слишком ужасна смерть от пламени, которое должно очищать, а не убивать.
Растолкав людей, лишь князь один осмелился вмешаться – кинулся в мечущейся по двору женщине и повалил ее на снег. Стал кататься вместе с ней, чтобы сбить пламя.
– Боги призвали Добронегу к ответу, – прошептала я, обняв замершую в ужасе Уладу. – Мне знак сегодня был. Я хотела предупредить ее, но не успела.
Что же теперь будет? Моя душа разрывалась от жалости к женщине и ее детям. Без матери они не смогут жить своим домом, а значит, вернутся в отцовский. Нас всех ждут нелегкие времена.
Служанка повернула ко мне заплаканное лицо.
– Это не Добронега, – она кивнула куда–то в сторону. – Таких боги быстро не забирают.
У ворот, куда подавали сани для отъезжающих гостей, стояло особняком четверо: надменно вскинувшая голову мать и трое ее детей.
– А кто же тогда? – я прижала пальцы к губам.
– Не понять, – покачала головой Улада.
К князю кинулись помощники. Кто–то стащил из саней войлок и накинул на жертву, чтобы погасить огонь. Олег поднялся, пошел в дом на подкашивающихся ногах, позволив сбежавшимся слугам заняться лежащим на снегу человеком.
– Бажена… Бажена… – понесся по толпе шорох. – Сама в костер кинулась… Руки на себя хотела наложить… Выживет ли?.. Нет, уже испустила дух…
Мы с Уладой переглянулись. Самоубийство во все времена считалось тяжким грехом. Свершившему его не полагалось место на кладбище – его ждала яма–скудельница где–то в лесу, по нему не свершались заупокойные службы и даже не держался траур. После смерти такой человек считался нечистым духом. Заложный покойник укладывался в гроб вниз лицом, а яма забрасывалась камнями, чтобы, превратившись нечисть, он не мог выбраться на волю и тревожить живых.
– Это же до какого отчаяния нужно дойти, чтобы наложить на себя руки? – прошептала я, пятясь к стенке, чтобы прижаться к той. Ноги не держали. Не было сил уйти, но и смотреть, как дымится тело под кошмой, было страшно. Я так и не вызнала причину раздора Бажены с князем, поэтому сейчас терялась в догадках.
Я
